Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 - Анатолий Черняев

А по второму вопросу: Что вы, что вы! Продолжайте покупать.

Так ничем эта полуторачасовая наша болтовня и не кончилась. Ясно, однако, если дело примет огласку, придется свалить на самодеятельность «Межкниги», которая, впрочем, действовала законно, по всем коммерческим правилам.

Вчера Пономарев позвал меня, Жилина и Меньшикова по поводу текста его предстоящего выступления перед избирателями. Оно было отложено в связи со смертью Андропова. Как обычно, мелкотравчатые Б. Н.'овские идеи, которые он выдает за важные политические моменты.

На этот раз два заслуживают внимания:

1. Будем ли мы реагировать на миролюбивый жест «империалистов», прибывших почтить Андропова? Достаточно назвать Тэтчер, которая привезла с собой всех лидеров оппозиции, т. е. составила национальную команду? Конечно, мы можем просто акцентировать этот факт, как еще одну победу нашей политики и отнестись к этому жесту, как к очередному акту лицемерия, как попытку сделать вид, несмотря на «Першинги», что все прекрасно, мир обеспечен и только де «ваше» упрямство мешает диалогу. Но мудро ли это? Не говоря уже о том, что не все в этом их жесте — фарисейство. Они люди религиозные и относятся к подобным вещам серьезно. Потому, что элемент искренности явно присутствует.

Вот примерно такую тираду я сказал, добавив, что имеющийся текст весь заострен на разоблачение империализма. А от нас мировая общественность ждет сейчас конструктивного подхода.

Б. Н. поморщился. «Бросьте, Анатолий Сергеевич, все они — прожженные политиканы Что же мы из-за этого их жеста политику должны менять? Они-то ее не меняют. Ну, конечно, надо бы усилить конструктивный элемент», — сказал он, обращаясь к Меньшикову. А в целом оставить, как есть, т. е. и «учение о провалах» политики Рейгана: вульгарная демагогия, которую, впрочем, по его указанию я сам и исполнил на бумаге для предыдущего варианта.

2. Более существенно. Вопрос поставил Меньшиков: как, мол, подать, что встреча с избирателями проходит в «такие дни, когда…» и проч.

Б. Н. опять поморщился. «В такие дни. Выступление это будет не завтра, а через неделю (куда-то звонил на этот счет). К тому времени это будет уже уместно. Не знаю, впрочем, как другие. Вот надо узнать у Ермонского (это наш консультант, который в группе на даче Горького готовит речь для Черненко), как у них там этот вопрос. А вообще я думаю, не следует. Наоборот, надо процитировать т. Черненко; конечно, сказать, что партия будет продолжать линию XXVII Съезда. Дважды надо Ленина процитировать. Вы обратили внимание, что т. Черненко в речи на Пленуме сослался на Ленина, привел его слова и не один раз. А про Андропова не надо, я думаю. Впрочем, заготовьте на всякий случай абзац, но в текст пока не вставляйте».

Меньшиков, однако, проявил настырность. «Но, — говорит, — Борис Николаевич, народ сейчас больше всего хочет знать: взяточников и воров будут продолжать сажать или, наоборот, начнут выпускать. Вот в каком смысле я хотел бы знать, будем ли мы упоминать имя Андропова и необходимость продолжать начатое».

Б. Н.: «Ну, конечно, конечно. В этом смысле надо твердо сказать, что партия будет вести свою принципиальную линию по наведению порядка. Но не обязательно при этом говорить об Андропове».

Вот так-то! И не пойму: то ли уже такая установочка. То ли тут момент личной завистливой неприязни Пономарева к Андропову.

Неужели он опять загорится надеждой — при Черненко ему что-то отвалится?

А вообще же он опять цинично и в полном пренебрежении к достоинству и чувствам «собеседников» (мы для него — говно собачье!) — во всей красе показал свою полную безнравственность. Ничего святого для него не существует.

Чтобы быть на уровне требований современной мировой политики, надо уметь подняться не только над классовыми предубеждениями, но и над идеологическими стереотипами, которые держат еще сильнее при отсутствии классового противника «непосредственно перед твоим лицом». Это я все к тому же — как реагировать на появление в Москве Тэтчер и иже с нею в такой момент. Но, чтобы «смочь», нужен порядочный уровень общей культуры или (что заменяет) способность к самостоятельному мышлению. У Андропова в разной степени было и то, и другое, хотя он тоже был сильно завязан «опытом» работы в КГБ и своим комсомольским прошлым.

И вот возникает вопрос: в речах — вчера на Пленуме, сегодня с Мавзолея — упоминание об империалистах, об агрессивных авантюристах — это творчество помощников и консультантских групп — составителей речей, которые, что бы они ни думали в душе, считают для себя обязательным повторять штампы (чтоб не обвинили в ревизионизме) или результат указаний? Скорее — первое. А оратор это принял, потому что так принято, потому что это считается «верностью марксизму-ленинизму». И, естественно, его коллеги, тем более отделы ЦК, которым речь посылалась на просмотр, не осмелились «заикнуться» о целесообразности в данный момент подобных выражений. Итак, в нынешней ситуации трафаретное сочинительство аппарата может стать самой политикой в гораздо большей степени, чем при Брежневе и Андропове.

Переход в новый этап ощущаю только эмоционально. Материала никакого нет, кроме того, что на встречах Черненко с Бушем, Колем, Тэтчер и др. опять, как ни в чем не бывало, присутствует «помощник генерального секретаря т. Александров».

А сейчас вот позвонил Саша Вебер и сообщил об очередном нашем проколе: вернули нам из ПБ проект письма ЦК к социал-демократам по вопросам Стокгольма (конференция по мерам доверия). Со злыми, наотмашь замечаниями, видимо, мидовскими, но, говорит, за двумя подписями (кто-то и еще, значит, уж не Чебриков ли?…). С письмом торопил Б. Н., ему надо поскорее, как и во всем, отметиться перед своим начальством, продемонстрировать активность. И попал этот проект туда в день смерти Андропова. Одного это достаточно, чтоб завернуть, не говоря о пономаревских игрушках, которые были туда вставлены: чтоб собирать манифестации и петиции вокруг Стокгольма и в самом Стокгольме. И это, когда министры разъехались оттуда, остались эксперты, которые занимаются тем, что подсчитывают сколько войск на маневрах и т. п. И которым до лампочки все эти призывы общественности: они технари и ничего менять не имеют права в директивах своих столиц.

Словом, сели в лужу. И поделом. Письма этого я не видел. Своевременно уехал в Люксембург. Но все равно неприятно: и за Загладина, и за Вебера, тем более — был бы я на месте, оно, наверно, было таким же, только я, очевидно, постарался бы загодя согласовать с МИД в «рабочем порядке», как это сделал с аналогичным письмом компартиям. И оно — прошло.