Имеющий уши, да услышит - Татьяна Юрьевна Степанова

– Но я сама тоже многому научилась. Жизнь заставила меня быть прилежной ученицей.

– А вон вроде и кладбище, ваше сиятельство, – известил Вольдемар, натягивая вожжи и кнутом указывая на заросший буреломом участок леса. – Ну и местечко, доложу я вам.

Комаровский подал руку Клер, помогая ей выйти из экипажа, они огляделись.

Если то и было Старым кладбищем, то оно заслужило свое название. Клер сначала не увидела могил – все заросло высокой травой и бурьяном. Да и сама дорога выглядела здесь какой-то заброшенной, не торной.

Они медленно пошли через травяные заросли. Комаровский то и дело останавливался, раздвигал руками бурьян и пытался прочесть хоть что-то на могильных плитах, но тщетно. Часть захоронений обвалилась, лишилась надгробий, а на тех, где могильные камни все еще сохранились, все стерлось на их поверхности, заросло мхом.

– Такое ощущение, что никто здесь много лет никого не хоронил, – сказал он.

Клер пробиралась сквозь бурьян и кусты. В этот день не было столь палящего солнца, как в прошлый, а сейчас и вовсе на небе сгустились дождевые облака. Все разом померкло и выглядело серым, мрачным, если не сказать зловещим.

Сквозь густые заросли кустов они подошли к одинокой мраморной часовне с ржавой дверью. Креста на ней не было.

Комаровский указал Клер на эту странную деталь – он специально осмотрел все вокруг, – может, крест свалился на землю? Но нет.

Небольшая часовня из серого мрамора, покрытого трещинами, словно ранами, которые нанесли морозы, лютая зимняя стужа и осенние дожди. По трещинам, словно зеленая паутина, вился дурно пахнувший вьюнок.

Представить себе, что в такое дикое, заброшенное место и в такую даль прогуливалась юная дочка стряпчего, было трудно.

Однако следы посещений часовни они нашли – трава возле ступеней была в нескольких местах примята, словно на ней сидели.

– Кладбище не деревенское, – объявил Комаровский, – скорее родовое, как кладбище Посниковых в Иславском, там же тоже есть часовня-усыпальница. И здесь нечто подобное. Хотя повторяю – не хоронили на этом кладбище много лет. За могилами не ухаживали. Мадемуазель Клер, вы по своей английской привычке должны не бояться привидений. Рискнем, глянем, что внутри, а?

И он с силой потянул на себя тяжелую дверь часовни.

Она со скрипом, однако на удивление легко отворилась, словно ее до этого уже открывали не раз, не давая старым петлям покрыться ржавчиной.

Глава 11

Obscurus fio[15]

Внутри часовня меньше всего походила на христианский храм, но напоминала античную усыпальницу. В центре стоял большой гроб серого гранита, накрытый толстой каменной плитой. Между двумя колоннами в нише за гробом располагалась статуя – она словно пряталась в тени сумрачной часовни. Детально разглядеть ее с порога Клер сначала не смогла.

Ее внимание в первый миг привлекло нечто иное – на каменном полу часовни, растрескавшемся, как и стены, валялись сотни дохлых насекомых – ночные бабочки и мотыльки, мертвые черви, жуки, мухи, шмели, осы, – ковер насекомых среди камня, мха и травы, пробивающейся сквозь щели пола.

Клер ощутила тошноту, когда вступила на мертвый ковер и хитиновые панцири и крылья, шурша, захрустели у нее под ногами.

Они с Комаровским обогнули каменный гроб и подошли к статуе. В человеческий рост на очень низком пьедестале скульптура выглядела как живая. Клер сразу поняла – перед ними копия той статуи, что стояла возле прудов, но во многом отличная. И здесь, и там охотник Актеон был совершенно обнажен (что составляло разницу с настоящей статуей Актеона парка Казерте под Неаполем, облаченной в костюм римского легионера). Но если статую у пруда венчала оленья голова человека-зверя, то здесь она была человеческой, и черты ее явно имели с кем-то очень большое портретное сходство. Перед ними предстал именно портрет очень красивого мужчины средних лет с резкими чертами лица, тяжелым подбородком, капризным ртом и близко посаженными к переносице глазами, что его совсем не портило, а наоборот – как-то выделяло. Густые живописно растрепанные волосы придавали статуе еще более живой вид.

Клер молча созерцала статую – на миг ей показалось, что неизвестный, которого скульптор изобразил в образе античного Актеона, чем-то похож на лорда Байрона. На тот его знаменитый бюст, изваянный итальянцем Лоренцо Бартолини[16] незадолго до его кончины – пересуды о той скульптуре во флорентийских гостиных в 1822 году не утихали! Однако, приглядевшись повнимательнее, она поняла, что ошиблась – образ Байрона она желала видеть и там, где его никогда не было…

Изображенный в виде Актеона выглядел даже более изысканно красивым, однако в чертах его сквозило нечто странное – то ли зрачки глаз косили, то ли капризный рот кривился на сторону в саркастической усмешке…

И еще имелось нечто необычное в этом изваянии – гипертрофированно реалистичное изображение мужского полового органа. Не то что нескромное, как в античных образцах, а запредельно натуралистичное.

– Надо же, когда я дверь открывал, показалось мне в сем мрачном месте, что вот-вот выскочит на нас из часовни этакая адская ужасная харя, – хмыкнул Евграф Комаровский за спиной Клер. – А здесь такой миловзор, поди ж ты.

– Это изваяние того, кто здесь похоронен. – Клер обернулась. – А что на плите написано?

Комаровский как раз читал.

– Латынь. Cum insanienti bus furere – это можно перевести как «с безумными безумствовать». – Комаровский читал дальше: – А вот «Вековой гимн» Горация: «Alies et idem – Всегда разный, но неизменный». И есть дополнение – «Obscurus fio».

– Делаюсь темен, – перевела Клер быстро. – Тоже Гораций, его знаменитый афоризм, относительно краткости изложения стиха. Хотя здесь… вложен какой-то иной смысл, вам не кажется?

Евграф Комаровский оглядывал часовню, пол.

– Дряни разной сюда наползло! От дождей скрываются козявки и дохнут, – мертвые насекомые хрустели под его охотничьими сапогами. – Делаюсь темен… И при этом всегда разный, но неизменный. И к тому же безумный с безумцами. Латынь ученая, но ни фамилии покойника, ни имени, ни даты смерти. Кто был сей красавец-миловзор, неясно пока. Но мы узнаем, мадемуазель Клер. Как раз это несложно. Раз есть захоронение официальное, значит, и бумаги на него в уездном архиве сыщутся или свидетельские показания очевидцев похорон.

– Статуи похожи – здешняя и та, что у пруда, они были когда-то заказаны одному скульптору, – заметила Клер.

– Поза одна – стремительное движение, порыв. Но у пруда он от собак спасается, а здесь словно хочет вырваться на волю из затхлого склепа. И разница в материале – в парке статуя мраморная, а здешняя из алебастра… Значит, сюда, в