Хищники - Анатолий Безуглов

– Подождите, подождите, какие выстрелы! – встрепенулась следователь.

– Ну те самые, думаю… Когда Авдонина убили…

– Значит, вы их слышали?

– Ну да!

– А сколько выстрелов, можете вспомнить?

– Так это можно подсчитать… Запись-то осталась.

– Неужели? – обрадовалась Дагурова.– Что же вы молчали?!

– Да как-то разговора об этом не заходило,– смутился Юрий Васильевич.

Сократов отыскал нужную кассету, вставил в магнитофон. Найдя интересующее место, буквально приник к динамику. Ольга Арчиловна тоже вся обратилась в слух. Неужели вопрос, на который пока никто не мог ответить определенно, решался, оказывается, так просто?…

На фоне шума реки прогремел выстрел. Затем раздался второй. Потом послышался третий, четвертый, пятый… Звуки выстрелов то нарастали, то слабели, как будто приближались или удалялись. И наконец замолкли вдали.

– Стоп! – сказала Дагурова.– Пожалуйста, еще. Сократов снова прокрутил пленку. И опять слышались выстрелы, то громко, то затухая.

Юрий Васильевич повторял запись несколько раз…

– Два или три выстрела,– наконец неуверенно сказал он.– Остальное – эхо…

– Вот так все говорят,– с досадой произнесла Ольга Арчиловна.– А точно? У вас же тренированный слух…

– Вот если бы хоть сто разных птиц враз запели, я сказал бы какие. А тут…– Сократов виновато развел руками.

– Интересно,– как бы вслух размышляла Дагурова,– можно ли все-таки узнать? Как вы думаете? – обратилась она к орнитологу.

– Наверняка есть специалисты, которые определят…

– Юрий Васильевич, я возьму эту пленку. Хорошо?

– Да хоть насовсем…

Пообещав возвратить ее, Ольга Арчиловна оформила изъятие как положено, а показания Сократова записала в протокол.

Проклятое комарье словно осатанело. Дагурова в спешке забыла прихватить с собой мазь и противомоскитную сетку и теперь за это расплачивалась: пока дошла до «академгородка», все лицо у нее распухло от укусов.

Артем Корнеевич выглядел не лучше.

– Да,– сказал он, демонстрируя Ольге Арчиловне расчесанные руки,– никто не проявляет своих чувств так откровенно, как комары.

Настроение у эксперта-криминалиста было приподнятое. Он успел побывать в райцентре и договориться, чтобы завтра опять приехали из Шамаюна люди для прочесывания места происшествия. И хотя пуля, которой убит Авдонин, была найдена, Веселых хотел отыскать пулю из карабина Осетрова. Во что бы то ни стало.

Он тут же лег спать: почти двое суток был на ногах. А следователь засела за свои бумаги: читала, перечитывала протоколы допросов, осмотра места происшествия…

Взяв список лиц, подлежащих проверке, следователь внесла в него гостей Кудряшова. Начала с шофера. Ольга Арчиловна еще раньше заметила у него татуировку: по фалангам пальцев разбегались лучи. На правой между большим и указательным пронзенное стрелой сердце. Дагурова успела даже прочесть женское имя – Тома. Деталь, которая ни о чем не говорила. И все же…

Следователь взяла листок, найденный рядом с ружьем и бумажником Авдонина, и в который уже раз перечитала стихи, начинающиеся словами:

Тихо и мрачно в тюремной больницеСумрачный день сквозь ришотки глидит…

Теперь ее очень заинтересовала строка:

Дочка ее там Тамара лижала…

Ольга Арчиловна подчеркнула слово «Тамара» и задумалась. У шофера на руке выколото имя «Тома». Совпадение или нет? Она пожалела, что допрос пришлось отложить на завтра. Но это не ее вина…

«Проверить тщательно личность».– Дагурова сделала отметку рядом с фамилией шофера.

Она глянула в окно и обомлела. И в первое мгновение подумала: у нее начались галлюцинации. В густых сумерках за стеклом бились, кружились снежинки. Крупные, как это бывает в предзимье, когда еще не наступили холода и зима только еще пробует свои силы.

«Какое-то наваждение,– мелькнуло у Дагуровой в голове.– Снег в начале августа? Только что была ясная, теплая погода…»

Но белые пушинки беспорядочно бились, метались в лучах света, сталкивались друг с другом.

Следователь, все еще не веря своим глазам, приникла к окну. Там, на воле, творилось что-то невообразимое, похожее на метель.

Ольга Арчиловна выскочила в коридор. И, увидев свет у Меженцева (она не слышала, когда он пришел), постучалась. В дверях показался профессор.

– Алексей Варфоломеевич! Вы.только взгляните, что на улице! Метель? Летом?

Профессор распахнул входную дверь. И с улыбкой повернулся к следователю.

– Это же пятиминутки… Никогда не видели?

Тут только Ольга Арчиловна разглядела, что в воздухе кружились мириады мотыльков. Они падали на крыльцо, устилая его ажурными крыльями-лепестками.

– От реки налетели,– сказал Меженцев.– Теперь их пора.

– Почему их называют пятиминутками? – поинтересовалась Дагурова.

– Столько им отпущено жить и летать…

– Неужели всего пять минут?

– Да. Для нас – мгновение… А они успевают сделать самое главное – продолжить род.

Алексей Варфоломеевич осторожно, словно боясь прервать этот исступленный хоровод жизни, закрыл двери. Несколько десятков мотыльков проникли в дом. Одни падали на пол, другие летели к яркой электрической лампочке. Словно слепые, они натыкались на горячее стекло и сразу замертво сыпались вниз, не дожив даже отпущенных им пяти минут.

Дагуровой стало жаль их. Осторожно поймав трепещущее создание, Ольга Арчиловна открыла дверь наружу и выпустила бабочку-снежинку в августовскую темноту. Но пятиминутка снова метнулась в дом, к свету. Дагурова опять поймала бабочку-снежинку и опять пустила на волю. Но та вновь и вновь устремлялась к лампочке.

– Глупая. Неужели ничему не учит ее горький опыт? – глядя на очередную жертву, сказала Дагурова.– Знает, что горячо, а лезет… или не понимает, что творит? – вздернув кверху свои тонкие выразительные брови, повернулась в сторону профессора Ольга Арчиловна.

– Понимать, учитывать опыт свой или других им не дано.– И, немного помолчав, Меженцев добавил:– Знаете, Ольга Арчиловна, тем, кому отпущено всего пять минут, учиться, набирать опыт некогда, им нужно сразу совершать достаточно правильные поступки, опираясь на прирожденные рефлексы, то есть на инстинкты…

Видимо, забыв, что перед ним следователь, а не студент, профессор увлеченно продолжал, медленно расхаживая по коридору:

– Если посмотреть, исходя из этих позиций, на насекомых, то вам станет понятной ненужность для них разума, невозможность выработки в их жизни разумного, подчеркиваю – разумного, логичного поведения не только подобного гомо сапиенс, но даже в какой-то мере напоминающей «разумность» узкорефлекторного поведения, к примеру, собак, лошадей и других позвоночных животных.

И ведь в самом деле: зачем был бы нужен «детский» опыт, накопленный личинкой стрекозы, ведущей подводный образ жизни, взрослому насекомому, обитающему теперь уже не в воде, а в воздушной стихии? Если бы такой опыт и появился, взрослой стрекозе надо напрочь забыть его, ибо, кроме путаницы, он ничего не даст. А еще лучше – вовсе не приобретать! Или, скажем, чему может научить взрослая бабочка, та самая бабочка, что порхает по луговым цветкам в поисках нектара, своих грызущих жесткую траву «потомков?» Они живут в разных мирах. Да, это так! И живут совсем непохожими жизнями. Или, дорогая Ольга Арчиловна, у вас на этот счет концептуально иной взгляд? – спросил Алексей Варфоломеевич и, посмотрев на часы, извинившись, решительно направился в свою комнату.

Дагурова осталась на месте. Она стояла, смотрела в черную тьму окна и с грустью думала: «Эти пятиминутки неразумны. Не нужен опыт стрекозам и бабочкам потому, что они живут в разных мирах… А люди? Они ведь все, и дети и взрослые, живут на одной земле, дышат одним воздухом. И не пять минут, а долгие годы. У них есть разум. Они учитывают опыт и свой и чужой… И опят целых поколений… Да, они понимают, что хорошо и что плохо… Если так, а это именно так, то почему они часто делают плохо? Воруют, лгут, вымогают взятки, убивают? Разве тот, кто убил Авдонина, не знает, что за это судят? Возможно, даже расстреляют? Знает, конечно, знает… А рецидивисты? Они могли бы вспомнить и свой личный опыт… Могли бы… Нет, они, наверное, его помнят, и все-таки многие из них снова и снова грабят, насилуют, убивают… Почему? А может быть, потому, что есть и другой опыт: иногда годами не удается найти преступника (и сумеет ли она найти убийцу – это тоже вопрос), а по некоторым преступлениям почему-то даже не возбуждаются уголовные дела, взять к примеру, спекулянтов гвоздиками… Или тех, кто за присвоение народного добра почему-то отделывается «строгим указанием», или «выговором», или переводом на другую должность…

Значит, и такой опыт есть! Но почему? Она и раньше, еще студенткой, не раз и не два задавала себе и другим подобные вопросы. Читала и перечитывала книги по криминологии… Спрашивала университетских светил. Чаще всего ссылались на пережитки прошлого, хотя она знала, что многие из тех, кто оказывался на скамье подсудимых, это «прошлое» и в глаза не видели. Или взять приписки, очковтирательство. Попробуй объяснить их пережитками, если они проросли в последние годы… Еще тогда, в университете, когда она так увлекалась историей, русскими прогрессивными судебными деятелями и делала многочисленные выписки из их речей, статей и высказываний, ей запомнились слова Анатолия Федоровича Кони: «Вчерашний день ничего не говорит забывчивому, одностороннему и ленивому мышлению, а день грядущий представляется лишь как повторение мелких и личных житейских приспособлений». Вспомнив эти слова, Ольга Арчиловна подумала: «А может, в них и есть объяснение тех причин, почему многие сегодня не призывают опыт вчерашний», но тут же отвергла эту мысль, ибо в ней нет ответа, откуда берутся «забывчивость, односторонность и леность мышления».