Толковательница сновидений. «Полночный дождь» - Татьяна Игнатенко

…И на семинаре лысый студент опять сидел на первой «парте». Алиса почувствовала дискомфорт. Она вообще не испытывала особого расположения к студентам, сидящим прямо перед ней. Казалось, что это нарушает личное пространство, позволяющее держать с аудиторией нужную дистанцию. Алиса не относилась к категории преподавателей, стремившихся быть со студентами на «короткой ноге». Видела в этом опасную фамильярность и дешевый популизм, поэтому никогда, даже первокурсников, не называла на «ты». Более того, сознательно не запоминала имен, так как это было очень сложно. На лекции, как правило, сидел поток из ста человек. Спутать чье-то имя, что было очень вероятно в такой ситуации, Алиса считала верхом бестактности. Более того, казалось, что обращение по имени включает в преподавателе эмоциональную сферу, делая его пристрастным. А это мешало оценивать объективно студенческие знания.

Но была и еще одна причина – самая важная. Называя студента по имени, вглядываясь в его лицо, Алиса моментально чувствовала с ним сопричастность. Фразу «Мы всегда будем в ответе за тех, кого приручили» она постоянно помнила и потому дистанцировалась[3].

В ее лексиконе превалировали такие обращения, как «господин», «госпожа», «барышня», «молодой человек». Это была очень ироничная старомодность. Для создания в аудитории нужной атмосферы Алиса иногда добавляла, глядя на болтающего или «заснувшего» студента: «Молодой человек приятной наружности…» Но только если нужно было юмором встряхнуть и студента, и аудиторию. В редких случаях, когда ситуация требовала жесткой реакции, она просто переходила на «третье лицо». Соответствующая мимика и реплика «Прекратите!» быстро приводили студентов в чувство. Впрочем, это было редко. Лекции были интересными, и Алиса привыкла, что ее слушают.

Сегодняшний семинар был вводным и, стало быть, нудным. Предстояло познакомиться с группой, рассказать, как будет строиться работа в семестре, что такое «рейтинг». На эту информацию уходило минут сорок, остальное время надо было ломать голову, чем же еще занять студентов. Отпускать было нельзя, так как учебный отдел самозабвенно отлавливал преподавателей – нарушителей «режима».

Обычно Алиса в конце вводного семинара просила письменно ответить на вопрос: зачем студенту-химику (экономисту, металловеду и т. д. в зависимости от факультета) философия?

Пока студенты «пыхтели» над ответом, она незаметно наблюдала за Савиновым, то есть за лысым студентом. Очень хотелось, чтобы за неформальным видом была спрятана нежная душа, вот так заявлявшая о себе миру…

А Савинов смотрел в потолок, периодически встряхивая косичками, что делало его похожим на индюка. Барышня, сидевшая за ним, захихикала.

– Господин Савинов, – сказала Алиса, – не отвлекайтесь, сконцентрируйтесь, напишите, что именно вы думаете. И главное – прочитайте, что написали, ибо я, после проверки, обычно оглашаю информацию из наиболее курьезных ответов, под рубрикой «Нарочно не придумаешь».

– И фамилии называете? – встрепенулся Савинов.

– Нет, но все равно бывает очень смешно!

Савинов вздохнул, уткнулся взглядом в поверхность своего пустого стола и замер… Сдвинулся только перед самым звонком, что-то нацарапал на листке и тут же сдал свой «опус».

…Алисе предстояла еще одна лекция. Точно такая же по содержанию, как первая, под названием «Философия как наука, ее объект и предмет», только на другом факультете. Это была третья пара, и надо было собраться. Но записка Савинова, а именно так можно было квалифицировать эту письменную работу, выбила ее из колеи. На поставленный вопрос студент ответил следующим образом:

«Философия – бред, но Вы очень привлекательная. Мне нравитесь…»

«Или куражится, или эдипов комплекс[4], – мысленно констатировала Алиса, – теперь придется держать Савинова на особом контроле».

Она предчувствовала, что автор записки будет действовать дальше. Если он просто обычный «шутник» и ему скучно, то станет всячески прилюдно демонстрировать свое расположение к преподавателю и хитро наблюдать, как отреагирует «эта тетка». В таких случаях Алиса принимала игру. Тем более что за рамки приличия студенты, как правило, не выходили. Им казалось, что небольшие провокации развлекали всех. Алиса же либо не обращала внимания на их усилия, либо шутила так, что над очередным «ухажером» смеялась вся группа. В итоге парню все надоедало, и он успокаивался. И все входило в привычные рамки.

Но приходилось сталкиваться и с эдиповым комплексом, под которым, как известно, обычно понимают сексуальное влечение молодого человека к женщинам значительно старше, например возраста матери. Тут уже приходилось действовать изобретательнее.

Последний раз, года три назад, вот так же студент постоянно разглядывал Алису. Правда, взгляд был откровенно мужским, пристальным и тяжелым. Студент казался взрослее одногруппников. Коренастый, плотный, похожий на секьюрити, он внимательно слушал лекции, положив крупные руки перед собой. А на перемене старался подойти поближе. Иногда буквально «дышал» Алисе в затылок. При этом в словах и жестах не было ничего конкретного.

Тем не менее ситуация была понятной. Оставалось делать вид, что ничего не происходит. Но однажды, на перемене, воздыхатель подошел совсем близко и сказал:

– Мне бы хотелось позаниматься индивидуально. Приходите вечером ко мне домой.

И буквально навис над Алисой. Не меняясь в лице, она отступила на несколько шагов и ровным голосом произнесла:

– Насколько я помню, у вас приличное количество баллов. Не стоит переживать. Есть хорошие шансы сдать экзамен. Без меня прекрасно справитесь.

И спокойно удалилась, словно ничего не поняла… На самом же деле для нее это означало, что время плана «А», согласно которому ее поведение строилось по принципу «делаю вид, что ничего не замечаю», прошло и наступило время включать план «Б».

Согласно плану «Б» на лекциях Алиса рассказывала о Зигмунде Фрейде и, как следствие, об эдиповом комплексе. Делала это деликатно, строго научным языком, без лишних подробностей, излагала только то, что пишут в учебниках и энциклопедиях.

На самом же деле у Алисы было свое достаточно эмоциональное отношение к Фрейду, которого она называла «решившим, что он стоял со свечкой»» и «венским шарлатаном». Последний эпитет, как известно, принадлежал Владимиру Набокову. И это, прежде всего, из-за обиды за Льюиса Кэрролла, сказки которого Алиса открыла для себя уже взрослой. Она соглашалась с тем, что Кэрролл написал свои сказки как ученый для ученых, которые до сих пор находят в них материал для научных размышлений и интерпретаций.

По мнению Алисы, некоторые психоаналитики совершенно некорректно акцентировали внимание на таких моментах, как падение в кроличью нору, или ситуации, когда героиня хватается за карандаш, который держит Белый Кролик, и начинает писать за него. А в многочисленных упоминаниях о пище в сказке Кэрролла «об Алисе» даже разглядели признаки «оральной агрессии» автора, то есть его одержимости мыслями о еде и питье.

Столкнувшись с такой интерпретацией, Алиса очень удивилась. Когда первый раз внимательно прочитала сказку, она ощутила светлое, доброе чувство, некий привкус детства. Тем более что мамина надпись в книге была слепком с последней фразы из «Алисы в Стране чудес» [5].

Никаких психоаналитических мыслей о карандаше, норе, тем более «оральной агрессии» у нее не возникло. Более того, читая про Белого Кролика, она сразу же вспоминала маму, их вечерние разговоры под одеялом. И сразу же возникало чувство защищенности, беспечности, теплоты…

Но, прочтя статью американского математика и писателя Мартина Гарднера «Аннотированная "Алиса"» в дополнении к другому изданию сказки, она пришла в негодование.

По мнению Гарднера, подробнее и лучше других написала о Кэрролле нью-йоркский психоаналитик Филис Гринейкер, которая считала, что писатель страдал от эдипова комплекса! Именно поэтому он отождествлял маленьких девочек со своей матерью, а сама Алиса просто является образом матери. Казалось бы, Гарднер ставит под сомнение соображения Гринейкер, отмечая, что существует письмо, в котором Кэрролл признавался, что смерть отца была «величайшим горем всей его жизни». Однако далее текст самого Гарднера становится двусмысленным: он многозначительно упоминает о возможной влюбленности Кэрролла в Алису Лидделл и что мать девочки была против ее дружбы с таким взрослым мужчиной. При этом якобы сам Кэрролл считал «свою дружбу с девочками совершенно невинной». Затем Гарднер и вовсе утверждает, что «в наши дни Кэрролла порой сравнивают с Хамбертом Хамбертом, от чьего имени ведется повествование в "Лолите" Набокова», но сразу же добавляет, что Кэрролла тянуло к девочкам, «потому что в сексуальном отношении он чувствовал себя с ними в полной безопасности». Кэрролл, по мнению Гарднера, был воплощение невинности и страстности: «сочетание, уникальное в истории литературы» [6].