Долгая зима - Владимир Иванович Петров

ты раздевайся, сынок. Сейчас пельмени сварю и позавтракаем. Правда, они больше на пироги похожи, зато возни с ними меньше. Пяток штук слепил и сыт, на чаёк лишь нажимай… Жаль, новый генеральный секретарь с водочкой прижал, а то и стопочку пропустить можно бы. Не привёз случаем?

– Привёз, батя, – сказал Виктор, погрустнел. Жалко стало отца. Ненормально это при нормальных детях одному на старости жить. Хотя он сам того пожелал…

…Рано выпорхнувшие из родительского тесного гнезда, врассыпную разлетелись по стране две дочери и четверо сыновей. После смерти матери, только-только успевшей младшенькую самую на крыло поднять, они звали отца к себе на постоянное жительство.

Отказался отец:

– Не поеду пока. Не хочу дом выхолаживать. Ещё сам ничего, чтобы вас стеснять. Да и Паша рядышком через дорогу, в случае чего…

Павел, предпоследний из братьев, помотавшись по белому свету, лучше своей неброской степной сторонки не нашёл, окончательно к деревне прибился. Женился, построился, детьми обзавёлся.

Недолго вдовствовал отец, новую хозяйку, лет на пятнадцать моложе себя, в дом привёл.

«Знать, давненько у них любовь была. Не понапрасну при живой матери ещё местные сплетницы о том языками чесали», – обиделся тогда Виктор, не сумевший убедить отца повременить с этим делом до годовых помин матери. Оттого нестерпимо чужим ему стал дом, в котором родился и вырос, в который всегда стремился, особенно в трудные дни свои.

Болезненно восприняли неожиданную женитьбу отца и остальные дети, приезжать перестали, скупыми письмами ограничиваясь, больше поздравительными телеграммами и открытками. Один Паша по пьяни не выдерживал, заявлялся к отцу откровенно за всех высказаться.

Дошло ли до родителя или на то была иная причина, но разошёлся он с новой женой и на зиму в Ташкент к Сергею поехал погреться. Приветливо его там встретили, отдельную комнату выделили, остаться уговорили. Непривычный к праздной жизни, маяться он начал от безделья, и Сергей, вняв отцовской просьбе, устроил его вахтёром на проходную завода, где сам работал. Потом, чтобы не скучал, с братьями и сёстрами созвонившись-посоветовавшись, женил его на своей крёстной, отцовской ровеснице, тоже ромашкинской, давно и вынужденно съехавшей оттуда в Ташкент, теперь одиноко коротающей дни свои остатние в приземистом домике в глубине фруктового сада, с двух сторон омываемого арыками.

Неплохо жилось отцу. Есть кому присмотреть за ним, сын рядом, квартирант шофёр-автобусник приветливый подобрался, свежим и холодным пивом в сорокоградусную жару его угощал каждодневно. Чего же ещё? Но и года не прошло, как потянуло его домой. Родимые корни дали о себе знать. Не вырвать, видно, не выкорчевать их, полных возвратной силы. Собрался он быстренько, не расторгнув брака, уехал. Вышло так, что просто-напросто сбежал он от женщины, согласной продать всё нажитое и за ним отправиться в Ромашкино, хотя по родственной линии у неё там никого в живых не осталось. О том и написала ему. Но не захотел он, отказал ответным письмом, потому что вновь с прежней, более молодой, сошёлся. Правда, на сей раз без сельсоветского документа, поскольку, к великому огорчению деревенской, городская характер проявила: оскорблённая поступком сбежавшего мужа, наотрез в разводе отказала ему.

Дети, привыкшие к причудам отца, не стали вмешиваться. Даже Павел махнул рукой: «Пущай живут, раз друг без дружки не могут…» Сергей только сильно на отца обиделся за свою крёстную, но и он со временем тоже смирился. Наведываться постепенно стали они в деревню, по дому помогать: отец всё же.

При гостях новоявленная хозяйка старалась быть незаметной, больше во дворе и огороде возилась, предоставляя им самим распоряжаться в родном доме. Зато, проводив гостей, на их отце отыгрывалась, обвиняя его в наплевательском отношении к ней, к постоялке ровно, которую можно запросто в неприглядном свете перед своими детьми выставить…

В недоумении пожимал он плечами, не принимая и не понимая её нападок, тем самым ещё пуще распаляя её, и чтобы скорее прекратить истерику, просил прощения, не зная за что, обещая впредь быть внимательнее к ней. Во всём он старался ей угождать. За короткое время новую деревянную баньку срубил, начинающие обваливаться стены погреба зацементировал, творило заменил, огород расширил, вётлы выкорчевав, сажал и поливал овощи, чего раньше никогда не делал, чем вывел из себя Павла.

– Смотри-ка, чисто молодой петух забегал, – возмущался тот по пьяной лавочке. – При матери в огород не заглядывал, книжки толстые лишь почитывал. Для новой же бабы на всё готов. Для её детей на водку втридорога раскошеливается, а родным внучатам копеечных конфет не купит. Эх, батя ты, батя…

По хмельному сказано было, но справедливо. Устыдился отец, со следующей пенсии с бутылкой водки и кульком недорогих конфет через дорогу перешёл. С тех пор правилом для него стало появляться у сына с гостинцами, и не только с пенсии. Само собою, новоявленных деток ущемил.

Прознала о том его нерасписанная половина, очередную взбучку устроила, но не уступил он ей на сей раз.

– Не вбивай клинья… Не потерплю! – твёрдо сказал он.

Поразмыслила она, набросила верёвочную петлю на рога коровы и увела её с ярцевского двора к себе. Следом все свои тряпки забрала, не забыв и чужое, приличное, прихватить.

– Выписывай ташкентскую бабку и командуй ею, – злобно бросила она ему на прощание. – А с меня довольно!

Перебралась в свою избу никудышную. Задерживаться ей в более обустроенной смысла не было. Он не собирался расторгать брак, без чего, естественно, не могла она рассчитывать на дом после смерти хозяина.

«Недолго, поди, протянет, слабеть стал», – думала она, радуясь тому, что кое в чём преуспела. За несколько лет совместной жизни большую часть его пенсии и деньги, вырученные от продажи молочных излишков, смогла на свою сберкнижку положить…

– Да, крепко обчистила она отца, – вспоминал о ней Виктор, оглядывая избу. – Даже шторы с окон забрала. Придётся размеры снять и новые привезти.

Он выложил на стол привезённые гостинцы, сказал:

– Повремени, батя, с пельменями. Маришкины телеграмму дали. Быстренько схожу к ним, про тёщу узнаю…

После жарко натопленной избы лёгкий морозец приятно охладил Виктора. Безлюдной после утренних извечных деревенских хлопот улицей он зашагал к Яковлевскому мосту, который знал ещё ветхим. Тяжёлый нефтяницкий тягач его проломил. Помнится ему, двумя гусеничными тракторами еле-еле вытащили эту громоздкую машину, окончательно порушив прогнивший бревенчатый настил. Поневоле пришлось новый мост ставить. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Сколько лет ещё скрипел бы этот ставший опасным мост, пугая шоферов?

Виктор, как сегодня это было, видит мужиков, ударной «бабой» – толстенной деревянной болванкой с рукоятками – забивающих похожие на огромные карандаши дубовые сваи,