Фантазия для голоса со слезами - Надежда Лезина

Новый день – чистая страница. Пиши, делай биографию. Твори чудеса своими руками, строй мир радости и чудес для себя и других, пой вечную мелодию жизни! А что я могу? Всё и – ничего! Могу быть до слёз веселой, до глупости доверчивой, до неожиданности проницательной, любящей – до истерики, увлечённой – до самозабвения. Растворяюсь в своих чувствах, эмоциях, впечатлениях, наполняюсь и живу ими, будучи не в силах отогнать, отрешиться, забыть. Они настойчиво, самоуверенно и беспощадно вовлекают меня в свой бешеный круговорот, опутывают паутиной мыслей, парализуют здравый смысл, ум и волю. И, находясь во власти, в плену этих впечатлений или желаний, навязчивой мечты-идеи, не узнаю себя: могу разрыдаться от одной прочитанной строчки, услышанной фразы, где есть хоть сколько-нибудь отдалённое напоминание о том, что мне близко, и в то же время – остаться равнодушной к плачу ребенка; могу выполнить любую работу с необыкновенной лёгкостью и вдохновением и тут же – не справиться с оторвавшейся пуговицей; могу в лютый мороз бродить часами, бесцельно по улицам – и не почувствовать холода, а, вернувшись в тёплую квартиру – буду замерзать, кутаясь в плед. Где та зыбкая, неуловимая, невидимая, таинственная, манящая, до боли желанная граница между мечтой и реальностью, желаемым и возможным, надуманным и увиденным, которая дарит необходимое равновесие духа, пусть временное, но – ощущение счастья, пусть редкую, но – уверенность в дне завтрашнем? И кто скажет, как и сколько можно жить – да и можно ли?! – в этом состоянии полусна? Да нет, какой сон?! Подхожу к роялю, осторожно открываю запылившуюся крышку, достаю из дальнего ящика «Вальсы» Шопена, открываю на нужной странице и слышу…как на кухне убегает молоко, со шкворчаньем заливает плиту, и по квартире распространяется едкий, тяжёлый запах… Что может быть реальнее?..

…Будучи еще школьницей, слышала анекдот о том, как в доме для душевнобольных пациенты занимаются вязаньем – вяжут чулки, где через каждые три метра – пятка. Долго смеялась, представляя себе эту картину. Не так давно прочитала книгу известного зарубежного писателя, в которой один из героев, имея определённое количество золота, отливал из него золотых рыбок. И как только золото кончалось (рыбок получалось не больше семнадцати), он опять переплавлял их, сливая массу в общую форму. И снова, без устали – отливал. Количество рыбок оставалось неизменным – семнадцать. И так без конца, всю жизнь. Уединившись – отливал и – плавил… Мне эта ситуация показалась тогда чересчур надуманной, нереальной. И, конечно же, вспомнились многометровые чулки из анекдота… И я научилась вязать. Беру клубок и спицы: лицевая, изнаночная, лицевая, изнаночная, мысленно проговариваю про себя, чтобы не сбиться. Сто петель в одном ряду: лицевая, изнаночная, лицевая, изнаночная… Звонит телефон, между плечом и ухом зажимаю трубку и чуть сдавленным голосом беседую с подругой, вернее, не с подругой, а с приятельницей, вернее, не беседую, а выдавливаю из себя отдельные реплики, вынужденно вклиниваясь в её бесконечный монолог. Наконец, она выговорилась, в очередной раз похвалив меня за умение слушать… Лицевая, изнаночная… В форточку с улицы впрыгнул кот, огромный, чёрный, пушистый котище, с ледышками на лапах и на хвосте, процокал по комнате – и ко мне на колени, забыв о еде, занялся клубком. Лицевая, изнаночная – брысь! – лицевая, изнаночная… Закипел чайник, завариваю кофе, выключаю телевизор (хотя строгое напоминание о том, чтобы я не забыла этого сделать – с восклицательным знаком! – появилось уже полчаса назад), и снова: лицевая, изнаночная, лицевая, изнаночная… Два часа ночи. Сын спит, кот спит, я вяжу, муж ещё не вернулся с работы. Почему? Где он? С кем? Чем занят? О чём думает (и думает ли о чём-нибудь, тем более – о ком-нибудь? Наверное, о чём и о ком угодно, только не обо мне)? Завтра вставать в семь. Голова раскалывается, пухнет от обилия неразрешимых вопросов, сомнений и навязчивых подозрений. Господи, как же я ревнива! Что делать? Не пустить домой, в квартиру? Обзвонить приятелей? Или притвориться безразличной? Но эту роль я способна выдержать лишь первые пять минут – это не мое амплуа! Ах, если бы не ребёнок в соседней комнате! Прощайте, чашки-тарелки, утюги и магнитофоны! Боже мой, как же я ревнива! Как я, оказывается, его люблю! Нет! Не думать! Лицевая, изнаночная, лицевая – да, моё лицо не украшают слёзы, оно не становится от них светлее, наивнее и привлекательнее, и уж тем более не вызывает жалости. Женщина может позволить себе плакать в присутствии мужа до тридцати, а после – слёзы – коварный враг, который выявляет и подчёркивает всё то, что передумано, перечувствовано и пережито, и то, что старательно скрывается от посторонних глаз необходимой маской настроения и косметикой. Не сметь плакать! Лицевая, изнаночная, лицевая, изнаночная – а моя «изнаночная» – это та же ревность, та же любовь, то же постоянное внутреннее волнение: где он? с кем? Почему не видит или не хочет видеть, что есть я, которая ждёт и любит так, верит и безнадёжно надеется так, как вряд ли смогла бы любая другая! Какие молитвы? Какие женские хитрости? Господи! Помоги! Изнаночная, лицевая, изнаночная, лицевая – дрожащими руками, под аккомпанемент собственных всхлипываний – ну, вот, уже сбилась! Двадцать, тридцать рядов. Что это будет? Кофта? Шарф? Шапка? Кому? Распускаю без сожаления две-три тысячи петель и начинаю снова: лицевая, изнаночная, лицевая, изнаночная… А клубок всё не кончается. Когда же очередная пятка? Сколько будет «рыбок»? Лицевая, изнаночная, лицевая, изнаночная…

СВЕДЕНИЯ О СЕМЬЕ: БРАТЬЯ, СЁСТРЫ, МУЖ… До сих пор постоянно ощущается острая потребность в близком и родном человеке. С раннего возраста, сколько помню себя, периодически задавала родителям провокационный вопрос насчёт сестрёнки. До определённого времени они отговаривались тем, что дети стоят дорого и на второго ребёнка у них нет денег. Тогда со своим обычным упорством я решила им помочь: по 5-10 копеек, а иногда и по рублю, в будни и в праздники выклянчивала якобы на большую куклу, которая ходит, закрывает глаза и говорит «мама» – предел мечтаний пятилетней девчонки! Все сбережения хранились в тщательно спрятанной коробочке из-под маминых духов. И вот однажды представился случай купить малыша «подешевле»: гулявшая во дворе старушка с коляской, в которой мирно спал грудной младенец, заметив моё восхищение и устав от моих вопросов, сказала, что с удовольствием это «чудо» кому-нибудь бы отдала, так как от него «ни сна, ни покоя». Я не поверила своим ушам и сразу же представила себе это сокровище у