Эпитафия Любви (СИ) - Верин Стасиан

— ПУСТЬ БОГИ ДАРУЮТ ПОБЕДУ ДОСТОЙНОМУ!

Его пальцы разжали венок, и, теряя жёлтые лепестки, настурция истекла по ветру на дорогу. Следующим мгновением решётки афесиса высвободили колесницы. Народ закричал столь мощно, что цезарисса и сенаторы вздрогнули от сонорного ажиотажа.

Магнус не отводил глаз от консула. Люциус пожал руку толстому, как свиноматка, послу Вольмера и оставил его наблюдать за колесницами.

«Что если Гай прав? — думал трибун. — Как сказать Люциусу, что он поступил неблагоразумно? Просто ввалиться к нему в таблинум? Или тут поскандалить, на виду у всех?»

В воздухе застоялся дух конюшен, дешёвой еды и пивных изделий. Ещё час назад Магнус вдыхал ароматы специй, но после полудня в «Привал нереиды» заявился курьер и выдал пригласительную на скачки, подписанную Люциусом. Трибун обрадовался. Шанс заглянуть ему в глаза. Шанс увидеть раскаяние, страх или хотя бы сожаление о случившемся. Благодаря опыту, Магнус разбирался в людях, наделённых властью, но высокий седовласый консул не удостоил его вниманием и был прозрачен, как стекло.

Когда Люциус ушёл, Магнус перечитал свиток — в последней бесплодной надежде найти что-нибудь, что поможет признать указ недействительным.

Мы, милостью отцов народа консул Сената, выразитель Архикратора, пользуясь консульскими полномочиями, постановляем предать суду плебс из так называемой Банды Кречета, напавший девятнадцатого числа месяца Великого урожая на кортеж посла Шъяла гир Велебура. В своём решении руководствуемся подтитулом 4.8 Закона о преступлениях и судопроизводстве Кодекса Аврелия. Указ должен быть исполнен преторами не позднее трёх дней со дня его опубликования в изданиях Акта Дьюрна.

Кодекс в самом деле содержал такой подтитул[1]. Девятнадцатого числа Великого урожая[2] — это три дня назад. Проверить сам факт нападения невозможно, не расспросив обвинённых, но, искалеченные и лишённые языка, они унесут эту тайну в могилу…

Ощущая себя беспомощным, Магнус небрежно засунул свиток в футляр.

Некоторое время он следил, как пятеро колесниц кружат по ристалищу. Колесницу, изукрашенную перьями, он узнал с полувзгляда: она принадлежала команде Силмаеза и, как ни странно, держалась впереди всех. Второй колесницей управлял возничий родом из Фарентии — несмотря на погоду, на нём был шлем с лисьей опушкой. Этот суровый мужчина ни пяди не уступал проворному, как рысь, амхорийцу из Терруды. Амхориец склабился, гнал коней во весь опор, обгоняя отстающих. Пот на его светло-голубой коже вскипал на солнце. Хотя он и с легкостью выдержал поворот, ему не удалось превзойти фарентийца.

Следом ехал доброволец из Кернизара. Его кони будто дряхлые ослицы, и было удивительно, как вообще он уловчился обойти юношу в красной тунике, что тянулся в хвосте — но не прошло и минуты, как забег всё расставил на свои места.

Каким бы завораживающим не казалось зрелище гонок, Магнусу оно наскучило в один миг; если бы ему давали по фельсу[3] за каждое консульское мероприятие, где народный трибун — желательный гость, он бы уже выкупил всех рабов на землях амфиктионов.

Из острой потребности отвлечься Магнус обратился к цезариссе.

— Сколько уже я был на колесничных бегах, и не возьму в толк, чем столь опасное мероприятие, где возничие получают травмы и разбиваются, лучше старого доброго театра.

Девушка со светло-коричневыми волосами украдкой взглянула на его лицо.

— Думаю, — продолжал он, — развлечения лучше комедии наша Амфиктиония так и не придумала. Как вы считаете, Ваше Высочество?

— Ага, — донеслось с её стороны. Её губы зашевелились, она ещё что-то сказала, но толпа охнула и её голос потерялся. Все увидели, как колесница возмущённого фарентийца приподнялась на повороте и, не удержавшись, её наездник перевалился через кузов.

Колесо передавило ему шею, амхориец же на полном ходу кланялся зрителям и посылал воздушные поцелуи.

— Что и следовало ожидать, — сумрачно прокомментировал Магнус. — Жаль, что у него не хватило ума стать актёром…

Цезарисса ответила ему лёгким кивком головы. Веснушки на её щеках загорелись розовым. «Я ляпнул чего-то лишнего?» — подумал трибун и отвернулся, чтобы не смущать девочку.

Мальчиком он гостил у её матери в амфиктионе Белтор. Это было давно, но память сохранила воспоминания о лице сиятельной Валерии: острые изящные контуры, где, как на картине, в идеальном порядке располагались густые брови, маленький заостренный носик и втянутые губы. Меланта унаследовала от матери почти всё это, кроме аристократичных чёрт лица — оно было округлым, полноватым; кажется, будто коснёшься его и, как нежнейшая ткань после стирки, оно потеряет лоск.

Пахло от девочки мятой и пальмовым маслом.

Вслед за фарентийцем ристалище покинул выходец из Кернизара. Бедолага не справился с управлением и выпустил из рук поводья, остальное довершил песок и разбитая голова. Но он выжил — удача его не покинула, в отличие от тех, кто сделал на него ставки. Хмыкнув, и больше не в силах терпеть сцены насилия, Магнус поклонился цезариссе Меланте и зашагал к выходу с ипподрома. Отдельные вельможи поступили по его примеру — кого-то звали дела, кто-то проиграл ставку, кому-то просто надоело сидеть. Только Шъял гир Велебур и сторонники Люциуса Силмаеза продолжали взахлёб таращиться на колесничные гонки.

На лестнице Магнуса ждал Ги. Покорившись судьбе, как у Храма Талиона ночью, он сидел, обхватив колени, и мирно посапывал. Около минуты Магнус раздумывал, нужно ли будить юношу, он и сам еле стоял на ногах.

Услышав его шаги, Гиацинт захлопал щемотными глазами и вскочил на ноги.

— Господин Варрон! Только не злитесь! Я прикорнул малость, но готов идти, куда скажете. Мы возвращаемся? В Привал?

Магнус отдал ему футляр со свитком.

— Почему ты здесь?

— Я думал… — его рука в растерянности поскребла шею, — думал, надо проводить вас…

— Ги, я ценю твою службу, но ты уже не раб и имеешь право идти, куда хочешь.

— Даже если у меня важные новости? — усомнился Ги.

— Новости?

— Некто хочет с вами встретиться. Просил передать, что дело касается вашего брата. Ну, самую малость. Но он…

— Этот человек что-нибудь знает про недавний указ Люциуса Силмаеза? Скажи, что да! — Магнус потряс Ги за плечи. — Да?

— Кажется… нет, какой-то судебный процесс, или вроде того. — Он неуверенно замотал головой, избавляясь от дремоты, и слегка шокировано добавил:

— Стража его не пропустила, и я думаю, он всё ещё внизу.

Огорчившись, трибун разжал пальцы, отпустив Ги, и с безысходной яростью уставился в выхолощенную стену. «Нет, так не пойдет, я либо забуду об этом… либо сойду с ума».

— Если это ликтор, то я не собираюсь давать ответ.

— Нет, — ответил Ги, потирая лоб, — это не ликтор уж точно.

— Кто тогда?

— Давайте спустимся и узнаем.

«Надо было расспросить его, а не дрыхнуть!» — чуть не выдал разозлённый Магнус, вовремя осекшись. Не стоит винить Ги за то, что он сделал бы сам, приключись возможность.

Голова откликалась болью. Тело ломило от напряжения. «Как-нибудь, но я заставлю Люциуса ответить. А что до меня… мне не помешал бы отдых», — посудил он, когда они миновали лестницу и подошли к выходу — «но отдых подождёт!»

Стражники с копьями наперевес ругались с безоружным человеком в плаще. Его подбородок и щёки закрывала всклокоченная медная щетина, узкие блестящие глаза выдавали в своём хозяине разъярённого гюнра, басистый голос устало пытался доказать правоту, а руки тщились сорвать со стражников фибулы.

Магнус и Ги явились вовремя: секунда и мужчина валялся бы в тюрьме.

— Эй! Пропустите его! — велел Магнус.

— Господин трибун? — На полнолицые мины стражников осело удивление, брови сердито сдвинулись. Его нахрапистое появление помешало им расквитаться с гюнром по-солдатски.

— Хотите сказать, этот с вами значит, да? — Мышцатый охранник, выглядевший храбрее других, ткнул в гюнра копьём.

— Ты угорел на солнце? Сделал, что сказано.