Эпитафия Любви (СИ) - Верин Стасиан

Объятые переполохом, они искали спасения. Бежали, куда глаза глядят. Толкались, сшибали с ног детей, пролазили через груду тел. Кто имел недостатки — слабость или сломанную конечность — валялись, брошенные на произвол. Я старалась не смотреть, как их вдавливают.

Огонь поедал верхний косоур. Ждать, пока зрители пробегут через коридор, не имело смысла. Всё вокруг кружилось. От страха голова отказывалась думать. Как пройдём дальше? Пожар уже близко. Как вырвемся? Как попадём домой…

Быстрым оценивающим взором Луан ощупала окружающие их стены.

Прижавшись к ней, я слышала лихорадочный рокот её сердца.

— Ваше Высочество… у нас другого выбора нет. — Взяв за плечи, служанка обречённо взглянула на меня. — Надо идти вперёд.

— Но… толпа!

— Держитесь за мою руку так крепко, как можете!

Я прикрыла нос лоскутом хитона: дым стелился у потолка клубами.

— Постараюсь, — обронила я.

— Отпустите — они вас задавят!

Пламя обожгло перила.

— Всё, пошли!

Пальцы хрустнули: так сильно Луан сжала руку и так отчаянно тем же я ответила ей. Мы потянулись к толпе, подождали, пока между стеной и гурьбой возникнет брешь, и протиснулись туда. Подхваченные потоком, побежали, не останавливаясь.

Людской поток плыл, как бурная река. Я ударилась о чей-то локоть — больно. Луан была впереди, движущимся маяком высвечивая дорогу, её рука держала мою железным хватом. То и дело попадались раненые.

Один раз я споткнулась и чуть не пополнила их число. Другой раз — какой-то полный мужик, внешне похожий на Толстого Шъяла, упал и увлёк за собой добрый десяток. Они распластались на полу, окружённые беспорядочной толкотнёй, удушенные запахом пота и крови…

Иногда количество бегущих уменьшалось: встречались комнаты, в основном склады, и люди туда забегали. Это время мы использовали, чтобы переглянуться и перехватить поудобнее руки, а после продолжали бежать что есть мочи… и коридор, казалось, растягивался, не желая выпускать нас из своей задымлённой утробы.

— Вон — лестница! Почти, уже почти!

Я знала, что ещё предстоит нижний ярус и только тогда можно сказать, что всё кончено. Но новость о том, что скоро мы спустимся вниз, где нас встретят стражники и выведут на улицу, придала надежды. Я боялась остановиться или, что ещё хуже, потерять Луан. Но всё оказалось не таким уж и страшным.

До той поры, пока не рухнула балка.

Горящая дровина оторвалась от потолка и преградила дорогу. Трёх бедняг убило её тяжестью, четверо получили ожоги и носились по коридору. Хуже всего было то, что и я упала. Поток людей затормозил. Все закричали. Потолок горел. Дым прорывался сзади и сверху. Вот-вот упадёт вторая балка. Я поднялась, ощущая неестественную пустоту в ладони.

Сердце упало, когда посмотрела по сторонам.

Когда поняла, что рука свободна.

— Луан!! Где ты?! — Студёный озноб пробрал меня до костей. — Помоги! Помоги-и-и!..

Но то ли иные звуки заглушали меня, то ли кричала недостаточно громко, Луан не пришла, и была, вероятно, по ту сторону горящей балки. Я осталась наедине с пожаром, лихорадочно соображая, как поступила бы Луан, что бы она сделала.

«Небо… боги… спасите!»

Вспомнила про складские комнаты. Одна из таких находилась всего в пятнадцати шагах. Паникующая толпа ринулась туда, но поняв, что там тупик, выбегала и неслась в обратном направлении — в пекло, и я свободно пробралась в помещение. Глаза слезились — уж лучше бы от смущения! Рот наполнился смолистым привкусом. Я прошла как можно дальше и села, вжавшись в угол.

Но дым был повсюду. Мир сузился до маленькой комнаты, а комната, в свою очередь, до одного-единственного угла, где сидела я. Сидела и плакала. Кашляла и задыхалась. Винила себя за то, что потеряла Луан. За плохо выученный поклон. За страх перед сенаторами.

И что позволила неудачам манипулировать собой.

Дым резал глаза. Лоб покрыла мигрень. Я перестала слышать запах гари, отчаявшись, поползла к выходу, понимая, что это ничего не даст.

«Я смогу… доползу… перепрыгну…»

Вместе с воздухом глотала чад.

«Лу… я… уже ид… у».

До выхода не добрела. Голова закружилась на полпути. Шаг — сознание помутилось. Полшага — мир таял. Из последних сил вытянулась, как куница, подбитая стрелой охотника.

Перед тем, как всё поплыло, я увидела господина в зелёной тунике.

____________________________________________

[1] Кафизма — укрытое место в зрительской части ипподрома, где восседает архикраторская чета, высшая палата Сената и гости.

Приносящая смерть

СЦЕВОЛА

— Идеальное место для допроса, — проговорил Сцевола.

— Но Ваша Светлость… это старая пыточная, — ответил ему худощавый тюремщик с лицом, изъеденным струпьями. — Её не открывали десятки лет.

— Принеси свечи. Желаем Мы видеть её красоту.

Охнув, он убежал на склад, беззычно стуча башмаками, пока и вовсе не растворился в конце узкого коридора. Подвесные светильники освещали его, но свет практически не проникал в пыточную, и казалось, один шаг за решётчатую дверь, скрипящую от малейшего шороха, и ты окажешься в первозданной тьме.

Будто слепой, протягивая руку, Сцевола дерзнул войти. Пальцами он цеплялся за беспросветный мрак, как за невидимую веревку, тащил её на себя. Преступники, когда-то умершие здесь, шептали в его голове признания. Некая женщина стенала от игл, впившихся ей в живот, красивая и холодная, как осенняя ночь; сотни лет не видевшая покоя. Она тянула обрубленные руки к Сцеволе, называя своё имя. Имя, которое его сознание отказывалось запомнить. Проглоченный созерцанием темноты, забитый, как гвоздь в бездонную расщелину, отнятый от причудливого света надземного мира, магистр прошёл так далеко, что на той стороне его держал тускло освещённый прямоугольник.

Его рука нащупала острую грань какого-то орудия пыток. Послышались шаги. Сцевола отдёрнул руку. Видения исчезли.

— Ваша Светлость! Вы уже там? — Примчавшись быстрее, чем Сцевола предполагал, тюремщик заглянул в помещение. Кипа свечей в его руке вдохнула свет, выветривая ту тьму, что десятки лет жила в камере. Обнаружив, что стоит около шипастой, похожей на дикобраза клетки, Сцевола разве что усмехнулся: «даже более идеальное место, чем Мы предполагали».

— Господин?..

— Приведи подозреваемых, — холодно приказал он.

У стены, смотрящей на входную дверь, покоился запыленный столик и два деревянных стула без спинки. Слева уже увиденный Сцеволой «дикобраз», справа вылитый из меди шкаф с печкой под ним, в двух метрах позади — чан, до сих пор садивший отходами.

На столе щипцы для вырывания зубов, ножницы и ветхий, затянутый клочьями пыли платок. Сцевола разместил свечи таким образом, чтобы помещение было хорошо видно не только ему, но и людям, которых он будет допрашивать. Обычно человек более разговорчив, когда наглядно видит, чем может кончиться его молчание. И Сцевола уже не раз проделывал это с казематами острова Инклит, ещё более мрачными, чем катакомбы под Аргелайном.

Когда свечи наполовину выгорели, тюремщик и отряд ликторов привели, верней сказать, приволокли группу подозреваемых. На каждого из них указали следователи Юстинии, но настолько бездарно, что им потребовался целый час, чтобы вспомнить, какие имена чаще всего Клавдия упоминала в письмах к сестре. Тогда Сцевола, в душе отплёвываясь от их некомпетентности, составил список тех, которые могли быть сообщниками Цецилия. Утром, после встречи с Юстинией, сон забрал его на три часа, и этого хватило, чтобы не повредиться рассудком от розыскных мероприятий. Когда он проснулся, всех до единого уже вытащили из уютных домов, кумпонов или святилищ, и бросили к ногам Бога Справедливости.

Если кто-то из них совершил похищение Клавдии вместе с Цецилием, он сознается и дело моментально закроют. Сознавшегося же и Марка Цецилия уведут на виселицу к вящей радости магистра оффиций. Такой поворот он расценивал, как возможность побыстрее вернуться к более важным проблемам: борьбе с приверженцами Старых Традиций и победе на выборах консула.