Маленький содом - Георгий Стаматов

дама, которой Пьетро отказал в концерте. Она быстро завладела вниманием Паладини, а как только завладела, стала вести себя очень сдержанно. Графиня решила отомстить Пьетро за обиду. «Маэстро, кроме как в опере, нигде и ни у кого не поет!.. Посмотрим, так ли это!..— Она метнула взгляд на Пьетро и поду* мала: — Урод! Ты настолько одряхлел, что забыл, как силен женский каприз».

Паладини жил полной жизнью. Как шаловливый школьник, он считал себя вправе резвиться после уроков. Окружающая обстановка возбуждала его. «Только бы Пьетро не делал такого траурного лица, он способен охладить даже пыл новобрачных».

После первого же бокала исполнитель «Сумерек» преобразился. Царь сбросил с себя мантию и остался в халате. Он перестал замечать Пьетро, язык его развязался, а глаза не отрывались от графини. Паладини болтал без умолку, рассказывал о своих путешествиях, о детстве, о Пьетро — великом Пьетро, которого он то превозносил до небес, то изображал жесточайшим тираном на свете. Он восхищался городом, красивыми женщинами, осыпал мэра комплиментами за превосходные вина и попрежнему не спускал глаз со своей соседки.

Пьетро исподлобья разглядывал веселую компанию. Враг подобных банкетов, он возненавидел мэра за то, что тот приказал подать столько бутылок, возненавидел графиню, которая, по его глубокому убеждению, должна была вскружить голову Паладини, возненавидел и всех прочих присутствующих, уверенный, что добрая половина этого избранного общества состоит из пьяниц и картежников. «А он, Паладини,— думал Пьетро,— вместо того чтобы сесть и написать свою биографию, в розницу распродает ее газетчикам».

И действительно, журналисты жадно ловили каждое слово Паладини, следили за его малейшими движениями и, приглядываясь к тому, как он ест, пьет, смеется, украдкой быстро делали заметки. Не избежал их наблюдения и Пьетро.

Открыли бутылку шампанского. Мэр произнес короткую речь. Паладини ответил на нее и еще больше развеселился. Его приглашали всюду — в частные дома, в артистический клуб. Паладини благодарил, обещал прийти, чокался, а глазами пожирал графиню. Она же старалась казаться как можно более серьезной и таинственной.

Пьетро бросал беспокойные взгляды на Паладини: от резких движений прическа его растрепалась, галстук съехал набок, лицо покрылось красными пятнами.

И здесь, среди этой роскоши, в обществе сановных мужчин и расфранченных дам, перед стариком опять возникло мерзкое варьете, пьяная компания, полуголые женщины, окружившие Паладини. Острая боль обожгла сердце. Пьетро невольно поднялся.

Присутствующие решили, что это молчаливая просьба разойтись: ведь у маэстро свой распорядок дня. Начали вставать из-за стола. Паладини хотел что-то сказать Пьетро, но язык у него заплетался, и он только сердито посмотрел на старика.

Гости стали разъезжаться.

Графиня, стоявшая в стороне, разговаривала с одним из приглашенных; она медлила уходить.

   —  До свиданья, маэстро Паладини. Жду вас от четырех до семи.

Это было сказано таким тоном, словно она не приглашала его, а назначала ему аудиенцию.

   —  До завтра, графиня.

Паладини сиял. Пьетро, сдвинув брови, отошел от нее, шепча:

   —  Вот бестия! Сорвала мюнхенский концерт!

* * *

Паладини играл в карты. Пьетро побродил по комнатам, рассматривая картины, заглянул в игорный зал, подошел к столу, несколько минут постоял за креслом Паладини, потом отошел и остановился перед портретами членов клуба. Важные, напыщенные, академически строгие лица. Некоторые из этих господ сидели сейчас рядом с Паладини, но вряд ли хоть один из них узнал бы себя на портрете в эти минуты. Отойдя от портретов, Пьетро стал читать вывешенный на стене устав клуба. Каждая его строка взывала к законности, порядку, честности, благородству и гуманности. Пьетро только покачал головой и возвратился в игорный зал. Он сел в кресло сзади Паладини и тихо, но многозначительно кашлянул. Паладини сделал вид, что ничего не замечает, хотя всем своим существом чувствовал присутствие Пьетро, и это отражалось на его игре. Вскоре он встал и проговорил сердито:

   —  На сегодня хватит.

Они вернулись в отель. Пьетро молчал, а Паладини уже не мог сдержаться:

   —  Что ты все бродишь за мной, как тень? Из-за этого я и проиграл!

   — Сколько? — спокойно спросил Пьетро.

   —  Это неважно.

   —  Нет, важно. Я хочу дать вам один совет. Сколько вы проиграли?

   —  Десять тысяч.

   —  Знаете что? Пока мы живем здесь, вы каждый вечер выдавайте игрокам по десяти тысяч: и они будут довольны, и мы не будем нервничать.

   —  Слушай, Пьетро, почему бы тебе не учредить кафедру для исправления блудных талантов?

   —  Хватит с меня и одного! Разрешите узнать, когда мы отсюда уедем?

   —  Куда нам спешить? Мне тут приятно.

   —  Верю. Графине еще приятнее. Брильянтовые кометы с неба не падают.

   —  И это пронюхал?

Как только они заговорили о графине, настроение певца изменилось. Он забыл о своем проигрыше.

   —  Эх, Пьетро! Не знаешь ты ее. Ведь она миллионов стоит!

   —  Женщина стоит столько, во сколько ее оценивают, а вы цените ее слишком дорого.

   —  Бездушный ты, Пьетро! Не даешь мне ни пить, ни играть, ни любить.

   —  Пейте, играйте, любите, но тогда объявите во всеуслышание, что Паладини не хочет быть великим человеком: он стал простым смертным и увлекся самой обыкновенной женщиной.

   —  Ты ее не знаешь, она — сокровище!

   —  Мы обладали целой коллекцией таких сокровищ,— невозмутимо возразил Пьетро,— а у вас есть еще одна слабость: вы недостаточно высоко себя ставите, не видите разницы между собой и окружающими.

   —  Черт возьми, Пьетро, может я и в самом деле великий человек, но не забывай, что я из плебеев, кровь у меня мужицкая. Я жадный, хочу всего попробовать. В юности я был беден, ел и пил не по-людски; так как же мне не пить, не объедаться, не увлекаться женщинами теперь, когда они сами ищут меня? Я не Орсини; бонна не застегивала мне штанишек, да и не всегда я имел возможность их носить. Слава меня балует, но оживаю я только в будуаре красавицы или за столом, уставленным изысканными кушаньями и винами.

   —  А карты?

   —  Картами я никогда не увлекался. Вот хотя бы сегодня: ты кашлянул — и я прекратил игру.

   —  Да, но мне приходится кашлять все время. Ах, маэстро, не цените вы себя. Ведь вы — единственный!

   —  Ты преувеличиваешь. Орсини не ниже меня. А представь себе, Пьетро, что я внезапно потеряю голос — скажем, от сильной простуды, или от какого-нибудь прыщика в горле, или из-за неудачной операции...

Пьетро вздрогнул от одной мысли о такой беде.

   —  Тем более должны вы беречься. Вы знаете, как ведет себя