Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как известно, Кук «подплывал» в конце 1778-го и в начале 1779-го годов не к Австралии, а к Гавайским островам; был убит 14 февраля не камнем, а копьем (хотя один из воинов бросил в Кука камень, и этот факт запомнил Высоцкий, сделав его причиной гибели капитана); никакой «вождь Большая Бука» не «науськивал» толпу (был жрец Коа, который подошел к нему со спины и ударил палицей), а Кук сам начал стрелять по туземцам из-за того, что они крали вещи с его корабля; Кука они не съели, но разрубили его тело на куски и вовсе не сожалели об этом…
Может возникнуть вопрос: неужели Высоцкий не знал подлинную историю гибели Кука? Думается, что как раз наоборот: всё он прекрасно знал (и на своих концертах постоянно ссылался на различные свидетельства современников[1474]), но только написана эта песня совсем не о Куке.
Итак, почему же местом гибели главного героя Высоцкий называл то Гвинею, то Гвиану? Разумеется, в первую очередь, потому, что они похожи по звучанию. А Новую Гвинею он называл чаще всего по той причине, что именно она в массовом сознании ассоциируется с дикарями. К тому же восточную часть острова Новая Гвинея занимает государство под названием «Папуа Новая Гвинея», а «Папуа» очень напоминает папуасов, то есть тех же аборигенов и дикарей.
Но допустим даже, что Кук погиб в Гвинее. Почему же тогда Высоцкий в своей песне не поменял на нее Австралию («Ели в этой солнечной Австралии / Друга дружку злые дикари»)? Да потому что, во-первых, Австралия — это тоже остров, а во-вторых, сюжет с Куком для Высоцкого был не более чем поводом для того, чтобы рассказать о себе и о своей судьбе. Поэтому в своих комментариях он постоянно привязывал историю Джеймса Кука к современности, давая понять, какой подтекст имеет его песня: «Ну, так бывает — что вот любят, а все равно съедят. Так что в этом смысле мы не очень далеко уити от дикарей»[1475]^2.
Также в этой связи Высоцкий рассказывал историю о том, как он во время своего визита на Таити летом 1977 года спросил смотрителя полинезийского музея, почему у них лишь недавно был принят закон против каннибализма: «Я спрашивал у смотрителя музея, почему. Он говорит: “Ну, в общем, это были поверья такие: для того, чтобы стать храбрее, надо съесть печень врага; чтобы лучше бегать, надо, там, значит, голень у него; чтобы лучше стрелять из лука или кидать копье — надо глаз. Ну дикари, ну чего делать? Потом я подумал-подумал: ну а мы-то что? Мы для того, чтобы самому стать лучше, тоже съедим пару хороших людей. Верно?»[1476] [1477]; «Они, аборигены — и австралийские, и вообще островитяне, его любили, Кука. Так пишут современники. И съели все равно. Именно, может быть, поэтому. Потому что любили. Так бывает, что любят и все равно съедят. Так что мы с вами знаем это. Что сами делаем довольно часто: “Мы вас любим, мы вас любим”, смотришь…»п24.
«Смотришь — уже тебя едят», — хотел сказать Высоцкий, но недоговорил.
Ведь в самом деле: ему сплошь и рядом признавались в любви, но вместе с тем, как заметил в одном из интервью Леонид Филатов, «народ его любил. Любил его и язвил его, и истязал чудовищно, потому что от любви до ненависти один шаг. Потому что казалось, что он вечный. Поэтому и записки были всякого рода, и атаки после концертов… “А почему вы поете всякие уголовные песни?” — “Да ничего я не пою… Это был момент… Это были стилизации”.
По-разному объяснял, иногда шутя говорил: “Знаете что? В России от сумы да от тюрьмы не зарекайся — это тоже данность”. Потом начинался разговор уже политического свойства: “А вот вы себе позволяете…”. А Володя никогда, к слову сказать, не полемизировал не песней»[1478].
Более подробно о том, как народ истязал Высоцкого, рассказал Валерий Золотухин в письме к своему учителю Владимиру Фомину от 18.01.1970: «Человек он редкий, добрый, ранимый, одинокий. Где только можно, я защищаю его и рассказываю о нем. Люди считают его негодяем, злым, заносчивым человеком. Потому что лезут все, кому не лень, к нему в душу со своими вопросами, сплетнями и т. д. Например, звонит телефон: “Это Высоцкий? Вы еще не повесились?” — Или: “Спойте, пожалуйста”. — Или: “Скажите что-нибудь в трубку интересное, мы запишем Ваш голос на магнитофон”. — Или: “Вы женитесь на Влади?”. — Или: “Почему Вы не в Париже?”. Как-то мы были с ним на концерте, подошла молодая девка, вперила в него глаза и говорит: “Нет, Вы не Высоцкий! Высоцкий большой и красивый, и сейчас он в Париже…”. В общем, гадостей ему хватает. Как тут не взбеситься и не послать одного-другого на три буквы, а им того и надо. Разносят по Москве и стране всякую гадость о нем»[1479] [1480] [1481]. Об этих же «аборигенах», которые его «любили, но все равно съели», Высоцкий говорил Михаилу Златковскому: «Любят… Лю-ю-бят! Ох, как любят… Гвоздем — тачку по крылу только что не! Доброхоты советовали где-нибудь за углом тачку оставлять — пустое! Сами же и найдут, доброхоты… <…> “А правда ли, что Высоцкий сегодня не играет? А Высоцкий умер или нет? А Высоцкий… А Высоцкий???” Несут всякую чепуху, хренотень — про того, кого ты рядом с собой и за актера не считаешь! Представляешь?
Нет… Лю-ю-бят!»1287
Для полноты картины приведем дневниковую запись Валерия Золотухина от 02.05.1968: «Сплетни о Высоцком: застрелился, последний раз спел все свои песни, вышел из КГБ и застрелился.
Звонок:
— Вы еще живы? А я слышала, вы повесились.
— Нет, я вскрыл себе вены.
— Какой у вас красивый голос, спойте что-нибудь, пожалуйста»1^.
Причем, как сказано в «Песенке про Кука», всех этих дикарей «науськивал колдун — хитрец и злюка», то есть Высоцкий был уверен, что все эти
