Хор больных детей. Скорбь ноября - Том Пиччирилли

Несмотря на то, что Сара не выдвигает обвинений, он считает, что раскрыл серьезное дело, и не хочет, чтобы внимание к нему заглохло прямо сейчас. Шериф пытается придумать что-то остроумное и современное, с должной беспечностью и пресыщенностью, но пока у него ничего не выходит. Видно, что его слегка беспокоит то, что он не способен даже изобразить что-то. Он пересмотрел множество криминальных шоу и прочел несколько историй о настоящих расследованиях – «Хелтер Скелтер», «Зодиак», «Сын Сэма»; все, что связано с Дамером и Гэйси, – но ничего оттуда сейчас не подходит, и это досадно.

Берк достает из ящика стола жвачку и откусывает слишком большой кусок. Это не проходит даром: его рот заполняется слюной, которая стекает по подбородку на чистенькую униформу, и ему приходится все сплевывать в металлическое ведро для мусора.

Наконец Берк понимает, что ничего оригинального ему из себя не выжать, и просто говорит:

– Потаскушка Кутс могла убить эту девушку. Что за херня творится у вас в доме? Такого не должно было случиться.

– Что-то вроде территориальных разборок.

Он наклоняется вперед, пытаясь выглядеть импозантно.

– Это что, смешно?

– Нет.

– Доктору Дженкинсу потребовалось шесть стежков, чтобы закрыть рану. Это не смешно.

– Нет, конечно.

– Еще бы дюйм, и ее кишки вывалились бы на ваши модные коврики.

Берк никогда не был внутри дома и понятия не имеет, есть ли у нас модные коврики, но в пылу разглагольствований это прозвучало неплохо. Доди не собиралась потрошить Сару – разрез на животе имел другое значение. Сара – представитель высшего класса Нью-Йорка, а ведет себя как Дейзи Мей из собачьей дыры, завязывает блузку на животе и носит рваные шорты. Доди – настоящая личность и обижается на любого, кто вторгается в ее сферу. Мне это понятно. Она не могла вынести, что кто-то подражает тому, что по умолчанию принадлежит ей. Она сама собиралась сделать прокол в пупке – знак борьбы с иконами поп-культуры, которой не место в пойме Миссисипи.

Но в одном Берк прав: такого не должно было случиться.

На стене позади него фотографии и статистические выкладки по всем собакам, которые отведали пинков, включая его собственного терьера Бинки. Тушка Бинки снята крупным планом с отпечатком на ней ботинка двенадцатого размера. И Бинки, и Берк выглядят так, словно никогда не оправятся от подобного потрясения.

– Этим пташкам больше нельзя оставаться в одном доме.

– Вы правы, – говорю я.

– Так что вы собираетесь делать?

– Одна из них покинет дом.

– Которая?

– Пока не знаю.

Берк приходит в легкое возбуждение и забывает говорить сквозь диафрагму. Из него вырывается звук, похожий на флейту пикколо, словно гелий выпускают из воздушного шарика.

– Похоже, вы не так много знаете.

– Угу.

– Это единственный ответ?

Его тон меня раздражает. Легкий ветерок кружится по кабинету и перебирает счета, которые я положил к нему на стол. Кресло скрипит, когда он откидывается назад и потягивается так, словно заскучал и хочет зевнуть. Берк машет ботинком в мою сторону. Прямо за ним открытое окно. Стоит толкнуть стол, и шериф тут же вылетит.

– Вы узнали что-нибудь о Еве?

– Черт возьми, кто такая Ева?

– Потерявшаяся девочка, которая живет с Лили.

– Кто сказал, что ее зовут Ева?

– Не звать же ее просто «эй, ты».

– Она вас не касается.

– Касается.

– И как вы думаете, кто нанял выскочку с севера, который приперся сюда черт знает откуда, прямо в разгар моего расследования? У вас столько денег, что можете тратить их на что угодно?

– Узнали что-то о девочке?

– Нет, – говорит он, безуспешно пытаясь понизить голос на октаву. – Давайте не отклоняться от темы.

– А что с пинателем собак?

– Вас он никогда не волновал.

– Он взбаламутил весь город. Люди больше не могут чувствовать, что собаки в безопасности на собственном дворе.

– Слушайте…

– Не могут выпустить собак на улицу, потому что не знают, не затопчут ли там их малюток.

– Помолчите. Не желаю слушать эту чушь.

– А хуже всего то, что происходит с детьми. Просто ужасно, как им приходится страдать.

– Хватит.

– Что творится с бедными детками Кингдом Кам, которые видят, что их любимые собачки…

Берка нетрудно заставить перейти в защитную позицию. Он вскакивает с кресла как мальчишка, бегущий смотреть мультики, и уходит, чтобы наконец отпустить Доди на свободу. Щелканье его каблуков по полу напоминает топот крыс.

С фотографии на стене на меня горестно смотрит Бинки. Его будущее беспросветно.

Я ПОНИМАЮ, ЧТО РУКА Фреда и впрямь прекрасно зажила, когда он протягивает мне ее для рукопожатия. Он сильно прибавил в весе, и маниакальное напряжение его покинуло. Теперь он медлительный и расслабленный. Он извиняется за то, что обокрал меня, но без особого энтузиазма. Не держит на меня никакого зла и не собирается отплатить. Может, он не так хорошо помнит последнюю ночь в доме. Теперь у него появилось неприсущее ему ранее чувство гордости. Ребята из реабилитационного центра проделали хорошую работу, вернув его в форму.

Он ищет глазами Доди. Может, он и трезв, но все еще испытывает к ней интерес, что вполне естественно. Она в другой комнате, на третьем этаже, и прежде чем снова показаться на глаза, терпеливо ждет согласно моим инструкциям, когда Сара уберется.

Создание большого фильма для меня не займет у Фреда много времени. Не порно для любителей уродцев, а новый документальный фильм о наркозависимости. Он видит его как сериал в восемнадцати частях, который хочет продать некоммерческой службе телевещания. Он разворачивает клочки бумаг, покрытые цифрами: затраты, сметы, проценты. Большинство расчетов я нахожу вполне разумными и говорю, что внимательно рассмотрю предложение.

Сара тихо говорит по телефону с отцом. Телефонный шнур туго обтянут вокруг рук словно удавка. По дому разносится сладкий аромат жимолости. Пара длинноногих пауков-ткачей ползет по половицам, оставляя за собой тонкие нити паутины. Она говорит:

– Да, папа, я понимаю. Спасибо, папа, я люблю тебя.

Глядя на фото моих родителей, которое он пытался украсть, Фред потирает руку. Он бормочет слова, которые я могу прочитать по губам. Фред повторяет фразу, которую я произнес, прежде чем сломать ему локтевую кость – как это дает утешение, новую надежду для всех. Теперь он должен радоваться.

Может, и радуется. Но он – все еще наркоман и оглядывается по сторонам с мыслью – остался ли у меня тот хороший мет, которым я разбавлял его кокаин. Губы у него слишком влажные, из-за них как слизняк проглядывает язык.

Вещи Сары упакованы, она стоит в коридоре и тихо плачет, глядя назад, на закрытую дверь