Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин

Начался крутой спуск с хребта. Сразу и не сообразить, то ли это большая дорога, то ли почти вертикальный откос, падающий прямо вниз, в пропасть, где бесконечно далеко под ногами зеленеющими кустиками виднеются кроны столетних карагачей и чинар, а ползающие по луговинам букашки оказываются при взгляде в бинокль конями чьего-то табуна.

Спускаться с такого перевала по крутизне и пешком жутковато, а уж сидеть в седле, судорожно откинувшись спиной на круп коня, и вообще страшно.

Невольно думаешь: «Вверил жизнь коню: лишь бы не дернуть несвоевременно узду и не мешать. А то еще споткнется. От одной мысли сердце останавливается».

Конь сопит, фыркает и медленно, осторожно сползает но тропе, особенно бережно ступая по скользким камням. Тропинка попадает в тень от скалы, и, даже не видя, чувствуешь: вот конь копытом проделывает в снежном насте дырку. Еще шаг — толчок, шаг — толчок. Ну, кажется, пронесло.

— Вот это перевал! Век не забыть.

Холодно. Пальцы закоченели, беспомощно сжимают ремни узды.

— Холодно!

Это голос переводчика и проводника Алаярбека Даниарбека. Он благоразумно слез со своей смирной лошадки; к общему удивлению, в наиболее тяжелых местах растопыренными пальцами руки протыкал тонкие льдинки, разгребал снег. Камни, очищенные ото льда, становились прочными точками опоры и позволяли лошадям не скользить, удерживать равновесие. Но из-за этого Алаярбек Даниарбек часто останавливался, чтобы согреть дыханием пальцы и отдохнуть от страшного напряжения.

В разреженном холодном воздухе, в горных вершинах эхом отдавался его гортанный голос:

— Коня жалеть надо! Коня не пожалеешь — пропадешь. Без коня в горах человек пропадет. Без коня ложись на дорогу и жди, когда пожалует за тобой ангел Азраил.

Доктор предложил всем снять хурджуны с лошадей. Теперь проводники-горцы несли груз на плечах, поблескивая белками глаз на черных лицах и посмеиваясь над неуклюжими горожанами, которые бледнели на краю бездны.

— Мы скоро сможем прочитать на одной скале весьма поучительную надпись, — предупредил доктор. — Я заметил ее в одну из своих поездок по здешним горам. В надписи упоминаются известные путешественники. Видимо, эта тропа служила в прошлые времена многим проезжей дорогой из Самарканда в Гиссарскую долину. Я не ошибся. А вот и надпись…

Он задержал коня на маленьком выступе скалы. На отвесной стене утеса кто-то очень красивым почерком искусно высек надпись арабской вязью:

Ты слезинка на реснице глаза судьбы,

Отсюда до небытия всего шаг!

Доктор мог еще шутить:

— Надеюсь, у всех прибавилось бодрости. Вперед марш! Вернее вниз! Нас ждут. Поспешим. Да и ночевать здесь неуютно.

Вперед! Вниз!

Преодолевали страх, усталость. Брали пример терпения и выносливости с горцев-носильщиков. По снегу и льду они шагали быстро, устремленно, в изодранной, скудной обуви, состоявшей из лоскута кожи, обвернутого вокруг ступни. А один из них по имени Равшан-бай шел по снежнику босиком, надевая свои «мукки» только когда тропа выбегала на каменистые осыпи.

Равшан-бай! Господи, какой же он бай! Лохмотьями, облекавшими его стальные мускулы, побрезговал бы последний нищий.

Равшан-бай тащил на себе пудовые кожаные переметные сумы с хирургическим инструментом. И хоть раз бы у него вырвалось слово недовольства или жалобы. Наоборот, он балагурил и даже временами пел. А когда доктор пообещал ему «прибавку», Мерген сердито сморщился.

— Еще чего! Горный человек что горный козел! Для него лазать по скалам — прогулка. Свое дело должен знать. Нанялся по своему желанию за деньги. И получит по счету. И работает пусть по счету. Эй, Равшан-бай, не зевай! Смотри под ноги! Забыл, почему у перевала название «Котел сломался»? Один нерадивый нес на голове котел для плова, не смотрел под ноги, споткнулся и — аллах милостивый!

— Упал? — подхватил Алаярбек.

— Упасть не упал. А казан — большой такой, черного чугуна — полетел черным вороном. Спустился вниз носильщик, а там черепки.

— А что с носильщиком?

— Отрабатывал стоимость котла. Два года работал на чайханщика-хозяина. Хорошо, тот еще меня не поколотил. Не зевай!

Мерген не терпел лодырей и неловких. Поэтому он не позволил нашим путешественникам останавливаться ни на минуту, пока не вышли на плоскость.

— Ассалом! Здравствуйте! — воскликнул он. — Благословен всевышний, мы у гранатовых садов. Значит, Дашнабад близко, дадим отдых коням, а на рассвете и до Каратага доедем.

— Итак, мы сделали по горам и перевалам около ста верст. — С удовлетворением растянулся на глиняном возвышении придорожной чайханы доктор. — Не забудьте поводить лошадей. Они, бедняги, все в мыле.

На плоскости у Дашнабада догнали санитарный обоз. Брички с медперсоналом шли по кратчайшему пути — через урочище Санггардак, где местные жители с сотворения мира даже не знали, что такое колесо.

Одолели перевал. Не сломали ни одного колеса, не потеряли ни одной подковы.

Что из того, что у Ивана Петровича болели плечи, а на руках саднили кровяные мозоли. По пояс в ледяном потоке помогал он переправлять бричку, а затем полчасика клевал носом возле наспех разведенного костра и кашлял от дыма. Читались всухомятку, и доктор хрустел вместе со всеми коркой черного хлеба.

— С природой справились, — сказал тогда доктор Мергену.

Скалы и вершины остались позади, но перед экспедицией возникли стеной «скалы и утесы» административных препон Бухарского ханства.

Бекские люди встретили врачей, словно врагов. Им предлагали уехать, грозили арестом. Около лагеря метались вооруженные всадники в лохматых шапках. Под утро тишину разорвали выстрелы. А когда на рассвете обоз со скрипом колес, ржанием лошадей, возгласами отрывистой команды двинулся вперед, откуда ни возьмись появилось полчище дервишей, попытавшихся завываниями и воплями остановить экспедицию.

В шуме голосов удалось разобрать:

— Нельзя! Проклятия падут на вашу голову!

— Осторожно, ваше благородие, — сказал десятник из казачьей охраны. — Еще стрельнут.

— Не стрельнут!

И доктор направил своего коня прямо в толпу. Перед ним сразу же образовалась широкая дорога.

— Нельзя! А мы проедем!

Каратаг был уже близко. На каменистой дороге появились бредущие раненые. Шли женщины, старики, дети. Шли молча. Лишь нет-нет да и раздавался стон.

Люди отвечали на вопросы односложно:

— Киомат! Конец света!

И тут, когда черные скалы обступили дорогу, вившуюся по обрыву над ущельем, где бушевала и билась зверем речка Каратагка, вдруг наперерез снова выскочили всадники.

— Нельзя! Запрет эмира!

— Эй, бек, — выехал вперед Мерген, — нет у тебя запрета. Сойди с дороги.

Огромный, в нескольких халатах, а поверх в желто-красном полосатом, видимо, жалованном, бек осадил коня так, что тот взвился на дыбы, а во все стороны из-под копыт фонтаном посыпались мелкие камешки.

И, может быть, Иван Петрович не сразу узнал в разряженном фазаньим петухом чиновнике, толстом беке старого знакомца:

— Вот это новость, —