Хаос звезд - Кирстен Уайт

— Эй, не моя вина, что вы вечно обсуждаете меня на языке, который, как вы полагаете, я не знаю. И полагать так довольно неуместно, учитывая, что здесь почти каждый хотя бы мало-мальски, но говорит по-испански.

— Так ты же сам поощряешь девушек полагаться на это!

— Я не хотел вгонять кассиршу в краску. Плюс, теперь я знаю, что тебя не смущает тот факт, что я наслаждаюсь, когда смотрю на тебя.

— Я… ты не… я этого не говорила.

— Тогда цитирую: «Но ведь нет же ничего плохого в том, чтобы смотреть на друзей».

Не покраснею. Не покраснею. Не покраснею.

— Я могу участвовать в клинической оценке физических особенностей. Я же могу признавать привлекательность человека, не увлекаясь им.

— Что плохого в том, чтобы увлекаться кем-то? Это естественное явление.

— Да, и рак тоже естественное явление, и мы всеми силами стараемся побороть его.

— Ты сравниваешь любовь с раком. Это неправильно.

— Вообще-то, мы говорим об увлечении. И ты подтверждаешь мою точку зрения о том, что надо избегать увлечения, потому что оно тут же приводит к влюблённости. Но да, рак — неплохая аналогия любви. Что-то, что растёт внутри нас вопреки нашим желаниям и без нашего согласия, медленно и верно завладевает жизненными органами, пока не убивает. Всё совпадает. — Я улыбаюсь от удовлетворения.

— Так, всё, — говорит Рио, нахмуриваясь. Глубокая складка образовывается между его бровей. — Это не смешно.

Это повергает меня в шок. Я так много грязи вылила на Рио, особенно за последние несколько бессонных дней, пока мы так тесно работали. Обычно он смеётся. О, нет! Нет-нет!

— Прости меня. Ты потерял кого-то из-за рака? Прости мою бестактность.

— Нет, дело не в этом. Это просто… нельзя так относиться к любви. Я серьёзно.

Я пожимаю плечами, между лопатками, глубоко в душе, начинает зудеть.

— От неё боль даже сильнее, — говорю я, наконец, когда мы вылезаем из пикапа, потому что только это я могу честно заявлять Рио, прямо сейчас и здесь, насчёт любви. Если бы я не любила родителей, что уж говорить, я поклонялась им, то правда о том, что они лишь использовали меня, не стала бы для меня таким страшным ударом.

Мы останавливаемся рядом с моим любимым деревом под пешеходным мостом, и Рио забирается под ступеньки в корни. Я следую за ним, и мы открываем нашу еду, ни слова не говоря.

Кроме… о, глупые Боги, почему вы не выбрали эту часть мира в качестве своих маленьких грустных резиденций? Потому что Карни Эсада Фрайс, вне сомнений, самая вкусная и отвратительная пища за всю мою жизнь. Я сгребаю её в свой рот. Сметана с гуакамоле, свежий соус пико-де-гальо, мягкая картошка, плавленый сыр, нежное мясо. Каждый кусочек подобен раскрытию тайны того, насколько идеально могут сочетаться эти ингредиенты.

— Думаю, они придумали эту штуку после амброзии, — говорит Рио, наблюдая за мной с неуверенной улыбкой.

— Я чувствую, как еда засоряет мои сосуды, но мне плевать. Это будет приятная смерть. — Я доедаю раньше него и опираюсь на корни, постанывая и держась за живот. — Слишком много. Но можно ещё.

Он смеется, и я пристально смотрю на кусочки неба, чересчур обрывочные, чтобы прорываться через плотные, запутанные сплетения ветвей. Мне не помешают сейчас мятные леденцы. В горле начинает покалывать от сухости, появляется странный химический вкус, который забирает всю влагу, отчего мой язык ощущается толстым и покрытым мелом.

От покалываний в шее я резко оборачиваюсь.

— Что-то не так? — Спрашивает Рио, вытирая рот салфеткой.

— Ты чувствуешь этот странный запах? — Я никого не вижу, но и не хочу верить в паранойю.

Должна быть какая-то причина этому запаху, такому же, как в день взлома в дом Сириуса.

— Нет, а что?

Прежде чем я успеваю ему отвечать, звонит мой телефон. На дисплее светится мамин номер.

Древний египтянин внутри меня задаётся вопросом, возможна ли связь между странным запахом и страхом с мамой, а также со спутанными воспоминаниями, которые снятся мне каждую ночь.

— Это мама. Я отвечу.

— Конечно. Сбегаю за тетрадью и сразу вернусь. — Он берёт наш мусор и уходит. Его хромота смотрится необычайно изящной, почти как развязность, но без высокомерия. Мне нравится, благодаря такому изъяну в его физическом совершенстве, он выглядит интересным, а без него он станет совсем нереальным.

О, грёбаный потоп, я не смотрю за тем, как он уходит.

Я отвечаю на звонок отстранённо.

— Алло.

— Сердечко, — говорит мама, её голос звучит устало. Может это и в порядке вещей для мамы, но она всегда такая энергичная, Исида никогда не устаёт. Я снова начинаю волноваться. В своих письмах она говорит, что Нефтида круглые сутки проводит с ней. Как бы и я хотела быть там с ней.

Нет, не хочу.

— Что-то случилось? Ты в порядке?

— Было тяжеловато. Но сейчас мне становится лучше. Как твои дела?

— Уже лучше? Это хорошо. У меня всё отлично. Вся в делах.

— Это хорошо. На работе всё в порядке? Друзья не обижают?

Я пыталась рассказывать ей побольше о своей жизни в письмах. Мне это даже… нравится.

Мне нравится то, что я могу с ней общаться немного больше. Она никогда не слушала меня, когда я была дома, но она не может игнорировать напечатанные слова, на которые следует отвечать.

— Да, здесь всё, в самом деле, хорошо.

— Я рада. Я хочу спросить твоего мнения насчёт цвета для детской комнаты. Ты намного лучше меня разбираешься в этом.

Я выпрямляюсь.

— Да, конечно. А какие у тебя идеи?

— Мне хочется чего-то нейтрального, при этом тёплого и приятного для глаз. Может синий с жёлтым?

Я закусываю губу, пробегая мыслями через палитру цветов.

— Не стоит делать детскую в жёлтом цвете, он не очень-то успокаивает. Можно поэкспериментировать с коричневым и зелёным, если будет девочка и, если ты хочешь добавить розовых акцентов. Если использовать яркий зелёный, то это тоже тёплый цвет без присущей энергии жёлтого цвета.

— Да, думаю, ты права.

Я улыбаюсь. Она действительно ценит моё мнение в этом деле и сказала об этом Мишель.

— А ещё, как думаешь, сколько слоёв нам потребуется, чтобы закрасить чёрные стены?

— Я бы сказала… постой-ка, чёрные? А какую комнату вы собираетесь красить? — Моё сердце стремительно бьётся. Нет, она не станет. Она не станет.

— Твою старую комнату.

— Мою комнату? Вы будете перекрашивать мою комнату для какого-то идиотского ребёнка?

— Айседора! Не думала, что ты будешь возражать. Я всегда использовала эту комнату в качестве детской.

— У меня ушло несколько месяцев на её оформление! Она МОЯ. Конечно, я возражаю! Ты вообще переживала о том, что я уехала? По всей видимости, ты совсем не думаешь обо мне! Я знала, что Осирис не думает, но уж ты-то хотя бы делала вид, что я имела для тебя значение. — Я встаю, всерьёз сердясь, почти крича в телефон. Я знаю, что не вернусь домой, но она не знает этого. Как смеет она разрушать мою работу, отдавать моё место в семье и мою комнату моей замене.

— Довольно! — включает она командира, и даже через телефон от её голоса у меня начинает стучать в висках. — Если бы я знала, что ты будешь такой эгоисткой, то не стала бы обращаться к тебе за советом. Я очень разочарована в тебе. Ты знала, что эта комната твоя не навсегда. Эта комната никогда не будет иметь другого значения, и я не могла и предположить, что ты будешь вкладывать в неё своё время и силы.

— Мой… Амон-Ра, мама! Ты действительно считаешь, что уничтожить единственную вещь, которая была моей, это нормально, ведь у меня по-прежнему есть моя могила? Ты ведь никак не дождёшься, когда я умру, да? Потрясающе. Это просто потрясающе, что Богиня материнства может быть настолько ужасной матерью! А вообще, знаешь что? Отдавай обе комнаты своей новой жертве, потому что я никогда не вернусь домой. Никогда. НИКОГДА! — Прокричав последнее слово, я бросаю телефон об землю в надежде, что так я могу ударить её, причинить физическую боль. Я хочу, чтобы она поняла мои чувства, хочу показать ей, наконец, как болит моя душа.

Потом, не понятно как, моя ярость стала вытекать из глаз, я резко сажусь на корни, ударяясь копчиком, и обнимаю ноги руками.

Я ненавижу своих родителей. Я ненавижу их. И я ненавижу ненавидеть их, потому что это означает, что меня волнует это. Я хочу чувствовать то же, что, очевидно, они чувствуют ко мне, я хочу, чтобы они ничего не значили для меня, как и я для них.

Неожиданно моё плечо обвивает рука Рио. Я всё ещё не могу привыкнуть к прикосновениям, хоть это и приятно.

— Твой брат здесь? — спрашивает он. — Кажется, я видел его.

Я пожимаю плечами, не поднимая головы.

— Может быть. В последнее время он ведёт себя как параноик. Не помню, говорила ли я ему, что буду здесь сегодня или нет. Напишу ему и скажу, что собираюсь ехать домой.