Басурманка - Вера Новицкая

Что делать?.. Помолиться сейчас?

Но в такое мгновение это кажется девочке слишком заурядным.

«Поздно! Опоздала! Что-то совершилось. Надо как-нибудь особенно умолить Бога. Сейчас же пойти в церковь? Только чуть-чуть одеться, чтобы непременно холодно было, и голыми коленями на паперть!» – эта мысль несколько успокаивает ее.

– Малаша, Малаша, – через минуту шепотом будит Женя спящую в соседней, умывальной, комнате девушку.

Чуткая Малашка быстро вскакивает.

– Тише, только ради Бога тише! – останавливает ее Женя. – Одевайся скоренько, и идем в церковь.

– В церкву? – недоумевает Малаша, но тем не менее проворно одевается. – Нешто случилось что недоброе? – тревожно осведомляется она, глядя на расстроенное лицо барышни.

– Там, по дороге расскажу, а то, боюсь, услышит кто-нибудь, – шепчет Женя.

Со всеми предосторожностями девушки выбираются из дома. Чуть обрисовываются серые тени заиндевевших деревьев; светлеет узкая полоса дороги. На дворе ни души, хотя в избах уже мерцают тусклые огоньки. Очевидно, крестьянский люд уже поднялся, но в большом доме и в людских еще спят.

– Понимаешь, Малашка, я такой ужас сейчас во сне видела!

Женя, внутренне содрогаясь при одном воспоминании о своем сне, передает его девушке. Малаша внимательно слушает.

– А по мне, барышня, ничего тут особливо плохого для Сергея Владимировича не выходит. Оно, точно, стол длинный да еще скатертью накрытый очень плохо во сне видеть, грибы мухоморные али другое что красное – тоже не к добру, слов нет. Ан теперь, коли умом-то пораскинуть: стол для кого собирали? – Для гостей, не для своего семейства, для чужих, значится. На барина, оно точно, напали, ан с него крови не пустили?.. Не брызнула она? Вот и опять выходит, не евонной кровью цветы-то на столе закраснели, опять же чужой, пришлой, гостиной кровью. По мне, то так: будет в доме покойник, неминуще будет, вот провались я на месте, токмо посторонний, не с нашего дома. А барчука ангел-хранитель унес.

– Как унес? На небо? Значит, он… умер?

– Никогда так не бывало, ничуть не умер. Ведь не в небо он его понес, а в тучу? Спрятал, значит, укрыл от опасности, и за то Бога благодарить надо, а не печалиться, – тоном, не допускающим возражений, опровергла Малашка представляемые ей доводы.

– Так ты думаешь, все хорошо? Ничего страшного не случится?.. – ободренная, убежденная авторитетным тоном девушки, спросила повеселевшая Женя.

– Да не только я думаю, а дите малое смекнет, для вашего дома ни-ни, ничегошенько дурного. А покойник все ж будет, чужой, сторонний, а будет, – настаивала вещунья на своем пророчестве.

Во все редеющем сумраке невдалеке от них среди деревьев проступили очертания церкви. Разговаривая, девушки не заметили, как прошли расстояние, отделявшее их от дома.

– Заперто! – надавив ручку двери, разочарованно проговорила Женя. – Разве церковь когда-нибудь запирают? Зачем?

– А то как же! А вдруг лиходей какой заберется да осквернит храм Божий али, греха не страшася, еще и возьмет что? Разные люди-то тоже нынче развелись. А и невдомек-то мне за ключом сбегать. Сна-то вашего уж больно заслушалась. Да я мигом до Ивана-сторожа добегу; вы маленечко тут погодите.

– Нет, нет, Малаша, не ходи, не надо! Будут знать, я не хочу. Я здесь на паперти помолюсь.

Женина тревога совсем улеглась, горячая потребность молитвы остыла, но ей не хочется быть неблагодарной перед Богом. Девочка приподнимает подол платья, спускает чулки и голыми коленями становится на холодные ступени паперти.

Мороз изрядно пощипывает, ветерок продувает через наскоро накинутое платье, но девочка добросовестно кладет и кладет земные поклоны.

– Ну, теперь бегом домой, – наконец говорит она. – У-у-ух, как холодно!

Руки ее покраснели; она торопливо натягивает чулки на посиневшие колени.

– Скоренько бежим!

За поворотом церковной ограды девушки чуть не наткнулись на какую-то темную, бесформенную массу, копошившуюся почти у их ног, на самом краю дороги. Испуганные, они в первую минуту отскочили, затем с любопытством стали вглядываться в движущееся, несомненно живое существо…

Было уже настолько светло, что они различили две обмотанные тряпьем человеческие фигуры. Одна, более удаленная от дороги, была безжизненно распростерта на земле; ближайшая, видимо, с трудом доползшая до этого места, делала неимоверные усилия, чтобы приподняться, но сейчас же падала снова.

– Боже, какие несчастные! – разглядев происходящее, промолвила Женя. – Это, верно, нищие! В каком они тряпье! Они или замерзают, или умирают с голоду. Посмотри, Малаша, тот, другой, не двигается даже… Надо что-нибудь сделать… Так нельзя… Надо помочь… поднять… – суетилась сердобольная девочка.

– Во имя Божие, спасите! Он умирает от голода… Мы четвертый день ничего не ели, – совсем слабым голосом на чистом французском языке заговорил ближайший к ним человек. – Что-нибудь ему, умоляю вас, он так слаб, так болен, – указывая головой на товарища, продолжал француз.

– Фра-анцузы! – отскочив, как ошпаренная, воскликнула Малашка.

– Стыдись! – прикрикнула на нее Женя. – Человек умирает, а она… Да, да, сейчас, сию минуту, мы достанем вам чего-нибудь… мы принесем… – волнуясь, по-французски успокаивала Женя несчастного. – Вы подождите, мы сейчас сходим домой и принесем вам всего-всего.

– Бежим, Малаша, скорей! Господи, какой ужас: зимой умирать с голоду на улице! Да что ж ты копаешься, скорей!..

Женя вся горела. Даже отдаленно не мелькнула у нее мысль, что это ненавистные «басурмане», что они враги, что они убивали наших. Жалость сжимала сердце девочки при виде ужаса их положения, для нее это были несчастные страждущие, и только.

Первый испуг перед страшным словом «французы» мигом слетел с Малаши; в ней тоже проснулось ее доб рое сердце.

В доме по-прежнему спали, а будить и поднимать тревогу девушка не хотела. Расторопная Малаша мгновенно разжилась где-то громадным ломтем белого хлеба, крынкой молока и хорошим куском ветчины. Тем временем Женя в тщетных поисках чего-нибудь теплого, чтобы укутать несчастных, остановила свой выбор на двух ватных одеялах.

Нагруженные всем раздобытым, девушки быстро, насколько позволяла крынка с молоком, направились к церкви.

Разговаривавший с Женей француз, еще молодой, после еды несколько окреп и ободрился. Он с жадностью набросился и на хлеб, и на ветчину, и на молоко. Но старший, проглотив с усилием немного молока, знаком отказался от всего прочего. Сильная слабость мешала ему говорить. Женя чуть не плакала, глядя на него.

– Боже мой, ведь его нельзя здесь оставить, он замерзнет, умрет. Надо в дом перенести и его, и вас, сейчас же, – говорила она и по-русски, и по-французски, обращаясь то к Малаше, то к французу.

Тот благодарно взглянул на Женю.

– Да вознаградит вас Господь за вашу доброту, – прочувствованно вымолвил он. – Если вы действительно так добры, что хотите спасти нас, пусть бы его, беднягу, перенесли, а я как-нибудь сам доберусь, но его, пожалуйста, его!..

Трогательная забота звучала в его голосе.

– Да, конечно, мы сейчас все устроим…

– Но как его перенести? – указывая на лежавшего, обратилась девушка к Малашке. – Вдвоем ведь мы с тобой не дотащим?

– Да где уж вам, барышня, с вашей-то силенкой поднять его! Обождите малость, я помощника вмиг раздобуду.

Девушка стрелой полетела к дому.

– Миколаша, а Миколаша! – через несколько минут вызывала она из слегка зашевелившегося дома буфетчика Николая.

– Ну-ка живо сюда, дело важнеющее-разважнеющее есть. Ну выходи, что ли! – торопила девушка.

– А какое дело-то? – осведомился тот.

Но хитрая Малаша знала, что, скажи она правду, Микола ни в коем случае ей не поможет.

– Вишь любопытный! – заговаривала она ему зубы. – А ты на слово поверь, много знать будешь, скоро состаришься. А старого и любить никто не станет, – лукаво прищурилась она.

– Так-то оно так, а все ж знать требуется.

– Да ни-ни не требуется. Ну, идешь, что ли? А то мне вожаться-то с тобой некогда. Не хошь, так Петрушку позову, тот кочевряжиться не станет.

– Да иду уже, иду, – сразу подействовала на Николая угроза.

– Ну, а коли идешь, так пошустрей, а то этак, прохлаждаючись, и клад прозевать можно.

– Какой клад? – любопытствует буфетчик.

Малаше смешно, но она продолжает интриговать.

– Да тот самый, что мы с барышней под церковью нашли! А барышня сама там осталась. Накажи Бог, если вру. Ба-а-альшой клад-то, вдвоем-то нам с барышней не управиться. Вот тебя на подмогу и позвали, – балагурит девушка.

Женя умоляет несчастного опираться на ее плечо, в то же время одной рукой придерживает края окутывающего его одеяла.

– А, Николаша!.. Это ты? Вот молодец, что пришел, – приветствует их появление Женя. – Скоренько помоги нам этого несчастного больного поднять и в дом отнести. Только скорей, ради Бога… А то он умрет… Я так боюсь!..