Хорошо жить на свете! - Вера Новицкая

Вера Новицкая

Хорошо жить на свете!

Посвящается моим детям.

Кто я и что я думаю

Итак, я начинаю записывать свои воспоминания. Со мной часто случаются такие интересные вещи, и потом я так много чего замечаю и думаю, что, если эти листочки попадут когда-нибудь моим внукам или правнукам, право, они не проскучают, читая их.

Прежде всего скажу, кто я и что я.

Мне девять лет и зовут меня Марусей, но называют просто Мусей, a двоюродный брат, Володя, почему-то Муркой. Ведь мальчики всегда что-то не по-людски делают! Красотой я не отличаюсь… Зато мамочка моя прехорошенькая! Положим, это не совсем все равно, но все-таки приятно, что в семье есть кто-нибудь, кем можно похвастаться. A уж мамочкой своей смело могу гордиться: красавица она настоящая и совсем, совсем молоденькая! Ее все извозчики за барышню принимают, когда мы с ней идем по улице: «Пожалуйте, барышни, лихо прокачу»! Да и не одни извозчики, a все решительно не могут надивиться, как у такой молоденькой, хорошенькой мамочки такая большая толстенькая дочь, так как тумбочка я порядочная.

Папа и мама всегда повторяют мне, что я дурнушка; но от этого читателям еще ясно не станет, какова я, потому что и дурнышки бывают разные. Сейчас объясню поподробнее. Волосы у меня черные, вьющиеся, довольно короткие, которые приводят в настоящее отчаяние мою бедную мамочку: как их ни причеши — через полчаса торчат во все стороны («как у индейского царя», говорит Володя). Глаза у меня тоже совершенно черные, и папа называет их «тараканчиками». Нос у меня немного кверху, и противный Володька уверяет, что через него видно все, что я думаю. Конечно, это глупости, и говорит он это только, чтобы дразнить меня, но какое счастье, что на самом деле так быть не может! Ведь это было бы ужасно, если бы старшие иной раз увидали, о чем я думаю! Вообще моему бедному носу не везет: мамин брат, дядя Коля, тот всегда притискивает мне нос большим пальцем, приговаривая: «дзинь-дзинь!» и уверяет, что фасон — чудный для пуговки электрического звонка. Лицо у меня круглое, беленькое, и щеки всегда розовые; но дядя Коля и тут нашел к чему придраться и говорит, что оно точно циркулем обведено. По-моему — неправда: лицо как лицо. Да кроме того, разве это плохо, если обведено, как циркулем? значит аккуратное, не кривое — косое какое-нибудь.

Много бедной мамочке труда стоит заниматься со мной; очень мне ее жаль, но что же делать, когда, как нарочно, во время урока мне все что-то постороннее в голову лезет, и никак я не могу думать о том, что мне объясняют. Одни задачи у нас идут довольно благополучно, и даже мамочка меня хвалит, a уж она даром никогда этого не сделает.

Кто знает, быть может из меня когда-нибудь выйдет знаменитая женщина-математик. То-то публика тогда наперерыв кинется читать мои воспоминания! Но когда это будет? А теперь надо еще уроки на завтра учить.

Перечитала с самого начала все написанное. Какое счастье, что мамочка не видела этих строк! Не говорю уж про кляксы, но ошибки такие, что я некоторые слова сама еле разобрала… Стоит ли писать дальше? Пожалуй, мое потомство ничего не разберет?.. Впрочем, если только это попадет в печать, то в канцелярии, или в редакции (как оно там называется?), вероятно, раньше все ошибки поправят. Вон какая масса книг печатается, a ведь ошибок никогда там не бывает; не может быть, чтобы все писатели были уж так хорошо грамотны! Выдумать рассказ не трудно, но чтобы никто, никто решительно из сочинителей никогда не ошибался в букве «ять» и в окончании «ешь» и «ишь» никогда не поверю!

Буду писать дальше — поправят!

Наша семья. — Мои куклы

Кроме меня, детей у нас нет в доме. Это ужасно! Уж как я прошу у мамочки сестру — нет, так и не могу допроситься! И главное, им же самим хуже: если б я была не одна, я бы гораздо меньше им надоедала, a так мне скучно; великое, подумаешь, удовольствие сидеть с француженкой и разговаривать! Да и придира она: что я ни скажу, непременно поправит, все не так, все не по её; мудрит только; a кто ее знает, сама-то она верно ли еще говорит? Была бы сестра, совсем другое дело; мы бы вместе играли, бегали; даже учиться было бы веселей, a то одна да одна!

Папа и мама с утра уехали на похороны одного знакомого старичка-генерала, a потому уроков у меня не было. Mademoiselle рада радешенька, и сейчас же заперлась в своей комнате, уткнувши нос в какую-то книжку. Она всегда так делает, когда мамы дома нет. Я со скуки пошла разыскивать свою куклу Зину, которая давно уже, бедняжка, не одетая и не кормленная, сидит в своем кресле в детской за шкафом; a около неё на кроватке лежит маленькая Лили. Взглянула я на них, и совестно мне стало. Мне все почему-то кажется, что куклы все понимают, они не могут говорить, не могут двигаться сами, но я убеждена, что и они чувствуют все, и грустят, и радуются. Вот и теперь мне показалось, что Зина с таким укором взглянула на меня! Я вообще ее меньше люблю, чем хорошенькую белокурую Лили, я хотя и стараюсь этого не показывать: если поцелую одну, то и другую; если же Лили и перепадает иногда лишний поцелуй, то где-нибудь в другой комнате, когда я убеждена, что Зина не может видеть. Я вообще больше люблю кукол с мягким туловищем, набитым опилками, и с фарфоровыми головами, с ними играть удобнее. Была у меня одна такая, ее Тамарой звали, она у меня очень часто хворала, так я всегда после болезни делала в ней где-нибудь дырочку и высыпала из неё немного опилок; она, конечно, от этого худела; ну, тогда я начинала ее лечить, везла куда-нибудь за границу или в Крым; там она поправлялась и возвращалась сильно пополневши. Для этого я всыпала ей прежние опилки, a иногда еще и песку добавляла; выходило очень натурально. Один только раз я перестаралась и пересыпала песку, так что кожа не выдержала и лопнула; пришлось на это место заплатку нашивать.

Я думаю что наши мамы для того и дарят нам кукол, чтобы мы с детства приучались быть добрыми, заботливыми матерями. Мне очень стыдно, и это даже, вероятно, грешно, но мне кажется, что я буду очень плохая мать и жена. Маленькие дети: это так скучно, так пищит, так надоедает, a если они молчат, как мои куклы, то ведь тогда так легко забыть про них, уйти в гости, a они останутся дома голодными.

Вообще, что за охота выходить замуж? Что такое мужья? ведь вот все эти противные мальчишки, как Саша Соколов, Петя Угрюмов, Коля Стрепетов, да и все другие Володины товарищи, — ведь вот за кого мне, например, придется выходить замуж. Сохрани Бог! Ни за что, ни за что замуж не пойду!!!

В три часа наши вернулись с похорон и с ними один папин сослуживец, Леонид Георгиевич. За обедом мама говорила, что старичка похоронили в церкви под плитой, что это стоило две тысячи рублей, но зато это чудно. Я совсем этого не поняла, но не хотела при чужом спрашивать. Зачем хоронить человека под плитой, когда можно его зарыть в землю? Да и для чего там плита? Кто на ней готовит? Я понимаю, если бы еще там приготовляли пищу для святых, то была бы честь лежать под ней, но, во-первых, их нет на земле; a во-вторых, они бы и не ели ничего… Разве вот для священников варят?… Тогда, должно быть, только для холостых, потому что когда мы раз были у отца Ивана и там обедали, ему не из церкви приносили, a сама матушка в кухню ходила. И как это я никогда в церквах плит не замечала? Странно ужасно! Спрошу маму.

Война с mademoiselle. — Мои познания

Уж очень много уроков мамочка задает; особенно досаждают мне французские диктовки. Прежде m-lle начала было мне их делать, но, кажется, она и сама не много лучше меня знает, потому что диктовки мои она всегда поправляла по книге, a однажды я ее спросила, как писать слово mИchant, так она сказала, что через «ai»; мамочка это услышала и после того сама стала со мной заниматься.

Господи, какие эти французы бестолковые! И слова то их пишутся как-то странно: напишут Бог знает сколько букв, a половина из них вовсе не произносится. A наша m-lle, ничего-то она не умеет: мамочка велела ей всегда чай разливать, а потом мыть чайную посуду, так, во-первых, чай у неё такой, что всегда «Кронштадт виден», a потом всякий раз она непременно или стакан раздавит, когда вытирает, или что-нибудь уронит и разобьет; a уж, кажется, хитрость небольшая; сколько раз я эту работу делала, и папа говорил, что чай вкусный, и черепков потом с полу не приходилось подбирать.

A злющая она — всего злится: один раз вечером, когда я уже легла в постель, я и говорю: «М-lle, il faut faire фю-фю la lampe»!

Что же тут кажется скверного? A как она озлилась! С тех пор я нарочно всякий вечер ей повторяю: «Il faut faire фю-фю la lampe», и каждый раз ее даже перекосит всю. Однажды она хотела схитрить: я еще не успела сказать, a она уже взяла, да живо и потушила лампу, тогда я и говорю: «Ah, vous avez dИjЮ fait фю-фю la lampe»! Она вышла и только дверью хлопнула. Это здорово вышло!