Колыбель молчания - Алексей Кирсанов

страшно… Рисунки… Майя… спирали… витки… тут… везде… витки…» Он смотрел на пульсирующие узоры на скале перед собой. «Рай… зеленый… трава… быстро… росла… хорошо… было… обман… ложь… ловушка… пасть…» Он замотал головой, как будто отгоняя муху. «Слова… тяжело… уходят… как вода… песок… Разум… тает… свет… гул… уносит…»

Пауза. Дольше. Его дыхание стало поверхностным, синхронизированным с ритмом инкубатора. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Он смотрел в пульсирующую бездну, и в его глазах, еще мгновение назад полных ужаса и отчаяния, появилось странное отсутствие. Пустота, на которую накладывалось гипнотическое очарование света и ритма.

«Тишина… нужна… тишина… но громко… очень громко… Оно… говорит… гудит… зовет… Идти… вниз… к свету… тепло… там… хорошо… конец… шуму… в голове…» Его голос стал шепотом, почти детским лепетом. «Не-не… надо… записать… еще… но… что? Забыл… Важно… что-то… важное… Земля… рай… нет… не рай… ад… молчи… ад…»

Он снова замолчал. Микрофон дрожал в его ослабевшей руке. Красный огонек рекордера все еще мигал – немой свидетель агонии разума. Элиас попытался снова заговорить, но из его рта вырвались лишь бессвязные звуки:

«Га… гло… Коле… бель… сы… сырь… ом… ммм… Мм-мм… Так-так… Тук-тук…»

Он повторял эти слоги, все тише, все монотоннее, его голос сливался с гулом Колыбели, его покачивание головой входило в резонанс с пульсацией света. Его глаза окончательно остекленели, отражая лишь слепящую голубизну инкубатора. Лингвист, хранитель слова, последний летописец гибели, замолк. Остался лишь биологический автомат, настраивающийся на ритм хозяина.

Элиас Вернер стоял неподвижно несколько секунд, его тело легонько покачивалось, губы беззвучно шевелились, повторяя бессмысленный ритм. Потом его рука с рекордером дернулась. Не осознанное движение. Рефлекс. Отторжение чужеродного предмета. Он посмотрел на маленькое устройство в своей руке, как на что-то непонятное, мешающее.

С резким, почти отвращенным движением он швырнул рекордер. Он не в пропасть. Не в пульсирующую массу. Он бросил его в сторону Джекса Риггса. Устройство ударилось о бронированный рюкзак техника, где лежали заряды, и замерло на ремне, ее красный огонек все еще мигал – крошечный, упрямый сигнал разума в сердце безумия.

Элиас не посмотрел на Джекса. Он не посмотрел на Джулиана. Он повернулся лицом к ослепительной, ревущей чаше инкубатора. Его руки опустились вдоль тела. Его подбородок слегка приподнялся. В его пустых глазах отражался пульсирующий свет. Он сделал маленький, неуверенный шаг вперед, к самому краю обрыва. Потом еще один. Он был готов. Последняя запись была сделана. Последнее слово сказано. Теперь оставалось только слияние. Молчание.

Глава 28: Атака на ядро

Рекордер Элиаса, ударившись о рюкзак Джекса, повис на ремне, его красный огонек продолжал мигать – крошечный, безумный метроном в сердце безумия. Сам Элиас стоял на краю пропасти, его тело слегка покачивалось, лицо было обращено к пульсирующему свету инкубатора, глаза отражали лишь слепящую голубизну. Он был пуст. Мост к разуму сожжен. Оставался только ритм и притяжение бездны.

Рывок Элиаса к краю вывел Джекса из его собственного ступора. Не страх за товарища – тот уже был потерян. А ярость. Примитивная, животная ярость существа, загнанного в угол, чей последний инструмент пытаются отнять. Взрывчатка на его поясе и в рюкзаке была не орудием – она была продолжением его воли, последним бастионом его «я» перед растворением.

«Нет!» – вырвалось у него гортанным рыком, больше похожим на рев раненого зверя, чем на человеческий голос. Он не бросился к Элиасу. Он схватил лом и рванулся вниз, по крутому склону, усыпанному пульсирующими корнями и светящейся слизью, прямо к основанию чудовищного «инкубатора». К тому месту, где особо толстые корни-канатики, толщиной с локомотив, уходили в колышущуюся массу, как пуповины в тело гиганта. «Основание! Там! Уязвимость!» – его мысли были обрывками, но цель кристально ясна: заложить заряд там, где энергия концентрируется, где биология встречается с геологией, и разорвать эту связь.

Джулиан, видя, как Джекс, спотыкаясь, но неудержимо, несется вниз, в самое пекло, вскочил. «Джекс! Стой! Опасно!» – крик был инстинктивным, но бессмысленным. Опасность была везде. Он бросился за ним, его ноги подкашивались, голова кружилась от гула и света. Его пистолет болтался на бедре – бесполезный против масштаба происходящего. Он видел только одно: Джекс несет в себе их последний шанс на смысл, на месть, на предупреждение, воплощенное в пластите и тротиле. И этот шанс мог исчезнуть в следующую секунду.

Джекс был уже в метрах пятидесяти от основания гигантского корня, его лом скользил по скользкой поверхности, он балансировал на краю потока светящейся слизи, когда Колыбель среагировала.

Это не было осознанной атакой. Это был инстинктивный рефлекс организма, почувствовавшего угрозу в своей самой уязвимой точке.

Сначала это был лишь всплеск на поверхности инкубатора у самого основания корня. Затем, с резким, хлюпающим звуком, похожим на отрыжку, из пульсирующей массы выстрелили несколько образований:

Не щупальца в привычном смысле. Это были сплетения светящихся корней, тонких и гибких, как стальные тросы, но живых и невероятно быстрых. Концы их были лишены присосок или жал – они были острыми, как копья, или раздвоенными, как змеиные языки.

Они не просто тянулись к Джексу. Они вонзились в скалу вокруг него, в светящуюся почву, создавая мгновенную, трещащую и шипящую клетку из живых, пульсирующих прутьев. Один корень просвистел в сантиметре от его головы, вонзившись в скалу с глухим стуком, обдав его брызгами горячей слизи.

Одновременно ритм гула изменился. Стал выше, резче, тревожным. Это был не звук, а сигнал. Колонна зараженных, медленно двигавшаяся к краю инкубатора в сотне метров левее, замерла. Тысячи пустых лиц повернулись в сторону Джекса. И затем, без крика, без рыка, с жуткой, немой решимостью, часть стада отделилась. Человек двадцать, тридцать. Не бежали. Они двинулись строем, ускоряясь, их синхронные шаги гулко отдавались по пульсирующей почве, их пустые глаза были устремлены на единственную цель – помеху у основания корня. Джекса.

Ситуация взорвалась. Джекс в Ловушке: Он оказался в полукруге из вонзенных в землю светящихся корней-прутьев, которые с треском начинали сгибаться, образуя сужающуюся клетку. Слизь под его ногами бурлила, пытаясь засосать его сапоги. Он отчаянно рубил ломом по ближайшему «пруту». Металл звонко стучал по упругой, похожей на резину кости, структуре, оставляя вмятины, но не ломая ее. Из места удара брызгала липкая, голубоватая «кровь». «Черт! Крепко!» – зарычал он, отскакивая от очередного щупальца, метнувшегося к его ноге.

Первые зараженные были уже в десяти метрах. Они шли плотным строем, не обращая внимания на неровности, на светящиеся ручьи. Их руки были опущены, но пальцы сжаты в кулаки, как дубины. В их пустых глазах читалась не ярость, а слепая, механическая решимость устранить помеху. Среди них мелькнуло знакомое лицо – техник с гидропоники, который когда-то жаловался Джексу на неполадки в системе. Теперь его лицо было пустым, как у всех.

Джулиан Картер, видя, что Джекс вот-вот будет зажат между щупальцами и стадом, понял: прямого пути нет. Нужно отвлечь. Хотя бы часть. Его рука дрогнула у пистолета, но он знал – выстрелы ничего не решат против десятков. И тогда он увидел их. Еще одну, меньшую группу зараженных – человек пять – бредущих чуть в стороне, прямо к тому месту, где он стоял. Среди них – молодая женщина, медсестра с «Зари», которая когда-то помогала ему в лазарете. Ее глаза были такими же пустыми.

Решение пришло мгновенно, продиктованное отчаянием и последним проблеском врачебного долга – защитить пациента (Джекса) любой ценой.

Джулиан не стал стрелять. Он сделал нечто более эффективное и страшное. Он вскочил на небольшой валун, освещенный снизу, как прожектором. Он раскинул руки. И он закричал. Не просто крик. Он вложил в него всю свою ярость, боль, отчаяние и остатки человечности, которые Колыбель еще не успела стереть. Его голос, обычно спокойный, прорвал гул, как нож:

«СЮДА! СМОТРИТЕ СЮДА! Я ЗДЕСЬ!