Колыбель молчания - Алексей Кирсанов

единственным звуком, нарушающим немоту. Координаты. Цифры. Указания автопилота. Слова, лишенные смысла за пределами этой кабины. За иллюминатором не было ни «зари», ни «надежды». Только бесконечная, безжизненная геометрия.

Эмили вдруг представила, как ее нога ступит на этот гладкий, разноцветный камень. Как она попытается крикнуть от восторга… и не издаст ни звука. Как ее голос застрянет в горле, сдавленный этой всепоглощающей тишиной. Ей стало физически трудно дышать. Она схватилась за воротник скафандра, который пока не нужно было надевать – атмосфера была идеальна. Воздух чист, – подумала она, и мысль показалась ей абсурдной. Чист от чего? От жизни?

Артур Финн смотрел на показания радиометра. Фон был в норме. Никаких следов радиации от предполагаемого сбоя первой экспедиции. Никаких следов чего-либо вообще. Чисто. Как в камере дезактивации после тотальной стерилизации. Он представил себя в белом халате, стоящим посреди этой пустыни из полированных камней. С кем? Зачем? Его решимость, его стальная воля врача, треснула. Что он здесь забыл? Что они все здесь забыли? Он почувствовал внезапное, острое желание закричать Чжоу: «Отмени! Верни нас!» Но его горло сжал спазм. Слова не шли. Только сухой кашель.

Лео Марченко увидел вход в пещеру. Аккуратный, круглый, как просверленный буравом гиганта, зияющий в скале темнотой. Края – оплавленные, гладкие. Как вход в нору. Или в гробницу. Рядом, на почти вертикальной стене – темный, засохший на вид тяж, вмурованный в камень. Как спящая змея. Как корень. Нейро-корень, – мелькнуло в его голове, слово из беглого просмотра заархивированных данных первой миссии, помеченных «низкий приоритет». Он не знал, что это. Но вид этого инертного, ушедшего глубоко в камень отростка вызвал у него приступ чистейшего, животного ужаса. Он отпрянул от иллюминатора, ударившись спиной о кресло. Его дыхание стало частым, поверхностным. Он попытался сказать что-то, предупредить… но язык заплетался. Мысли путались. «Корень… спит…» – прошептал он, но его никто не услышал за ровным гулом двигателей.

Шаттл сделал последний разворот. Внизу открылась долина. Не та, страшная чаша Центра, а та, что была выбрана для новой «Зари». Широкая, пологая, защищенная горами. По ее дну струилась та самая кристально чистая река. Берега – гладкие плиты камня. Идеальное место. Абсолютно пустое. Абсолютно чистое. Абсолютно безмолвное.

«Зависаем над посадочной площадкой. Готовимся к касанию. Тридцать секунд». Голос Чжоу не дрогнул ни на йоту. Профессионал. Выполняющий приказ. Параметры идеальны. Стабильны.

Эмили закрыла глаза. Она больше не хотела смотреть. Она хотела услышать. Хоть что-то. Шум ветра в микрофонах внешнего обзора. Треск остывающего корпуса. Свой собственный стук сердца. Но тишина снаружи была настолько абсолютной, что она начала слышать звон в собственных ушах. Высокий, пронзительный, как крик несуществующих цикад в этом мертвом мире. Настоящая тишина, – поняла она с леденящей ясностью. Это и есть настоящая тишина. И она убьет нас.

Артур Финн опустил голову. Его руки бессильно лежали на коленях. Врач. Он был врачом. И он ничего не мог сделать. Ни с этим страхом. Ни с этой немой планетой. Ни с неизбежностью, которая висела в воздухе, гуще атмосферы Колыбели. Он поднял взгляд на экран с данными о здоровье экипажа. Все показатели – в зеленой зоне. Идеальны. Стабильны. Он засмеялся. Коротко, истерично. И тут же замолк, подавленный всеобъемлющей тишиной.

Лео Марченко смотрел на приближающуюся гладкую площадку. Его разум был пуст. Пуст, как блокнот в его сумке. Пуст, как пейзаж за стеклом. Слова ушли. Осталось только ощущение. Ощущение падения. Не шаттла. Его самого. В бездонный колодец немого, прекрасного, абсолютно безразличного ужаса. Он видел спирали. На стенах станции «Глубина» на последних кадрах. В его собственном блокноте. В траектории снижения шаттла. Круг замкнулся. Он открыл рот в беззвучном крике.

Легкий толчок. Едва ощутимая вибрация. Глухой стук шасси о камень.

«Касание. Посадка успешна. Колыбель. Мы на Колыбели».

Голос лейтенанта Чжоу прозвучал как похоронный колокол. В кабине повисла тишина. Густая, тяжелая, всепоглощающая. Ни возгласов радости. Ни вздохов облегчения. Только мертвая тишь, ворвавшаяся снаружи и заполнившая собой все пространство, вытеснив даже гул систем.

Затем зашипели гидравлики. Открывался люк. Спускалась рампа.

Эмили, Артур, Лео и другие молча отстегнули ремни. Молча поднялись. Молча двинулись к выходу. Их шаги гулко отдавались в металлическом полу. Каждый звук казался кощунственным нарушением священной немоты планеты.

Они выстроились у вершины рампы. Перед ними открылся вид.

Тихий. Прекрасный. Безмятежный.

Гладкие, разноцветные камни под чужим солнцем, отбрасывающие длинные, четкие тени. Кристально прозрачный воздух, не искаженный ни дымкой, ни жизнью. Стеклянная река, застывшая в вечном потоке, сверкающая холодным блеском. Горы, вырезанные с геометрической точностью, величественные и бездушные. Ни движения. Ни звука. Ни намека на то, что здесь когда-то пытались жить, любить, страдать, бороться. Только безупречная картина. Ожившая рекламная открытка «Астра Глобал».

И абсолютная, всепоглощающая, физически ощутимая безмолвность. Она обволакивала, проникала в уши, давила на барабанные перепонки, заставляла сердце биться глухо, с опаской. Тишина не просто отсутствия звука. Тишина как сущность. Как присутствие. Как окончательный приговор.

Эмили Чен сделала первый шаг по рампе вниз. Ее ботинок коснулся гладкой поверхности камня. Ни скрипа. Ни шороха. Абсолютная тишина шага. Она замерла на краю, глядя в бескрайнюю, прекрасную, мертвую долину. Где-то в глубине ее сознания, как последний пузырек воздуха из затонувшего корабля, всплыла мысль: Настоящая трава… Но она лопнула, не достигнув поверхности.

Артур Финн стоял позади, его лицо было каменной маской. Он смотрел не на пейзаж, а на свои руки. Руки врача. Что они смогут сделать здесь, в этом стерильном аду? Он почувствовал, как первое слово – возможно, команда, возможно, вопрос – пытается сорваться с его губ. Но горло было сжато ледяным кольцом немоты. Он лишь беззвучно пошевелил губами.

Лео Марченко стоял последним. Он смотрел вверх, на чистое, безоблачное, чужое небо. Где-то там висел «Агапе». Где-то далеко была Земля. Они ждали сигнала. Подтверждения. Он повернул голову и посмотрел вниз, на спины товарищей, застывших на рампе перед спуском в рай. Он увидел линии их плеч, изгибы шлемов. Как иероглифы. Как последние слова на стене перед темнотой. Он понял, что никаких новых слов здесь не родится. Только тишина. Вечная тишина Колыбели. И спираль. Всегда спираль.

Он сделал шаг вперед, к краю рампы, к немому ожиданию планеты. Его рука инстинктивно потянулась к карману, где лежал блокнот. Пустой.