Колыбель молчания - Алексей Кирсанов

Этот кадр был идеальным воплощением «мертвой», пригодной для колонизации планеты. Именно такой ожидали увидеть на Земле. Именно таким его показывали в рекламе «Астра Глобал». Никаких следов ада. Никаких намеков на ужасное прошлое или спящее будущее. Только тихий, стерильный, прекрасный покой.

Сигнал становился все слабее. Шепот превращался в шелест. Шипение голоса Элиаса сливалось с общим белым шумом. Статичные кадры фрагментов ада появлялись все реже, их место занимала дрожащая, зернистая картинка с камеры 2 – этот обманчиво мирный пейзаж.

Коммуникатор, словно агонизирующий мозг, пытался вставить в поток последние, самые важные данные. Обрывок голоса Джулиана Картера: «…воздух… отравлен…". Фрагмент видео с хаосом на «Заре»: мелькнувшее лицо Кассандры с пустыми глазами. Крупный план пульсирующего «нейро-корня». Но эти кадры тонули в море помех и писка, терялись на фоне доминирующего теперь «спокойного» вида камеры 2. Правда боролась с обманом и проигрывала в эфире.

Индикатор мощности на несуществующем мониторе внутри станции упал ниже критической отметки. Передатчик сделал последний рывок – выплеснул в эфир сгусток искаженных данных, включая почти целый кадр с камеры 2: тот самый безмятежный склон под чужим солнцем. Затем – протяжный, затухающий писк аварийного маяка. И… тишина. Не космическая. Абсолютная. Электрическая.

Внутри станции погасли последние светодиоды. Схемы коммуникатора остыли. Вентиляторы замерли. Даже аварийный маяк замолчал навсегда. «Глубина» перестала быть станцией. Она стала куском мертвого металла и кремния, вмерзшим в стекло и скалу, памятником без зрителей. Ее миссия – свидетельствовать – завершилась. Она передала свой последний, самый страшный кадр: вид тихого, мертвого рая.

Искаженный, умирающий сигнал «Глубины», несущий в себе кошмар и его обманчивое завершающее изображение, достиг ретранслятора «Гея-7» на краю системы. Алгоритмы ретранслятора, столь же бездушные, как и спящие «нейро-корни», приняли его, отметили крайний уровень деградации, кое-как исправили самые грубые ошибки и отправили дальше, к Земле. Он летел сквозь световые годы, теряя частицы, искажаясь, но неся в себе два послания:

Немое свидетельство гибели тысяч и рождения космического ужаса.

Идеальную, безмятежную картинку планеты, готовой принять новых колонистов.

Какой из этих сигналов услышат громче на Земле? Ответ был предрешен. Последний свидетель погиб, отправив в эфир свой смертный приговор человечеству в виде открытки из рая. Цикл Колыбели замкнулся. Оставалось лишь ждать, когда новый корабль войдет в ее обманчиво спокойные объятия.

Глава 49: Новые лица

Тишина внутри корабля «Агапе» была особого рода. Не космическая вакуумная тишь, а плотная, насыщенная гулкой работой систем жизнеобеспечения, мерным дыханием спящих в капсулах и тихим треском приборов на мостике. Но под этим слоем звуков витало что-то иное: нервное, почти осязаемое ожидание. Оно висело в стерильном воздухе, прилипало к полированным поверхностям, отражалось в слишком широких глазах тех, кто бодрствовал.

Эмили Чен оторвала взгляд от фотографии на планшете. На снимке улыбались ее родители, сестра с новорожденным племянником на руках, фоном – шумный, зеленый парк где-то под куполом Марсианского Сектора-7. Зелень. Настоящая, земная, дышащая зелень. Именно этого ей так не хватало в тесных кварталах, именно за этим она и летела. На Колыбель. «Земля 2.0», как кричали заголовки. «Рай, найденный среди звезд». Она провела пальцем по экрану, поймав улыбку сестры. Скоро, Ли-Мэй, скоро ты будешь бегать по настоящей траве, – подумала она, и в горле неожиданно запершило. Надежда. Она была густой, сладкой и немного головокружительной, как крепкое вино.

Рядом, у иллюминатора, застыл доктор Артур Финн. Его поза была напряженной, спина неестественно прямой. Он не смотрел на звезды – его взгляд был устремлен внутрь, в пространство за стеклом, где уже должна была мерцать точка их цели. Его пальцы непроизвольно сжимали и разжимались. Он вспоминал переполненные палаты орбитального госпиталя «Гиппократ», бесконечную очередь из пациентов с атрофией мышц от низкой гравитации, с психозами от замкнутого пространства. Здесь, на Колыбели, у него будет простор. Настоящая клиника под настоящим небом. Возможность лечить не последствия жизни в жестяных банках, а обычные болезни на новой, чистой земле. Чистой. Это слово отозвалось в нем странным эхом, но он отмахнулся. Усталость. Долгий перелет. Его решимость была стальной. Он принес клятву Гиппократа, и здесь, на новой планете, он выполнит ее как никто другой. Он создаст что-то значимое.

В углу общего отсека, за столиком с прикрепленным планшетом, сидел Лео Марченко. Молодой лингвист. Слишком молодой, возможно, для такой миссии, но его работы по праязыкам колониальных диалектов произвели впечатление на отборочную комиссию «Астра Глобал». Сейчас он не писал отчетов. Он пытался набросать что-то в блокноте – старомодном, бумажном. Линии не слушались. Ручка скользила по гладкой бумаге, оставляя невнятные завитки. Он вздохнул, отложил блокнот и поднял глаза. Его взгляд скользнул по лицам других колонистов: женщина, показывающая детям на планшете изображение огромного, причудливого цветка (иллюстрация из промо-ролика Колыбели); двое мужчин, тихо спорящих о наилучшем месте для первой гидропонной фермы; пожилой геолог, внимательно изучающий спектральные данные атмосферы планеты, уже переданные автоматическими зондами. Идеальные параметры, – значилось в заголовке файла. Лео попытался представить звуки этого нового мира. Шум ветра в незнакомых деревьях? Пение неведомых птиц? Журчание кристально чистых рек? Он чувствовал не столько волнение, сколько… любопытство. Глубокое, почти научное любопытство. Какие слова родятся здесь? Какие новые метафоры породит эта земля? Его предшественник, лингвист первой экспедиции… что он успел услышать? Отчеты были краткими, деловыми, полными оптимизма в начале. Потом связь… прервалась. Технический сбой, как объяснили. Лео сглотнул. Нам повезет, – подумал он без особой уверенности. Мы подготовлены лучше.

«Финн! Марченко!» Голос капитана Рейнольдса, появившегося в дверях, был громким, бодрым, нарочито уверенным. «Приближаемся к зоне выхода из прыжка. Приготовьтесь к выходу на орбиту. Скоро увидим нашу новую колыбель собственными глазами!» Он широко улыбнулся, оглядывая отсек. В его взгляде читался привычный груз ответственности и непоколебимая вера в миссию. Вера, подпитанная отчетами Кассандры Блэйк о первоначальном процветании, безупречными данными сканеров и амбициями «Астра Глобал». Он не видел тени, мелькнувшей в глазах доктора Финна при слове «колыбель». Не заметил, как пальцы лингвиста Марченко снова потянулись к бесполезному блокноту, замерли над чистой страницей.

Эмили Чен снова взглянула на фотографию. Улыбка сестры казалась ей теперь немного вымученной. Настоящая трава, – повторила она про себя, но слова потеряли часть своей сладости, став просто словами. Артур Финн напряг плечи, выпрямляясь еще больше. Его решимость была щитом против внезапно нахлынувшей, необъяснимой струйки холода где-то под ребрами. Лео Марченко убрал блокнот в сумку. Его научное любопытство смешалось с легкой, едва уловимой тревогой, как предчувствие грозы за горизонтом, которую еще не видно, но уже чуешь в спертом воздухе.

На мониторах мостика мерцала точка. Колыбель. Тихая. Прекрасная. Безмятежная. Готовящаяся раскрыть свои объятия. Новые лица смотрели на нее – лица, полные надежд, амбиций, наивной веры и неосознанного страха. Лица, которые еще не знали, что они – лишь новые семена, брошенные в почву, удобренную прахом предшественников. Вечный цикл требовал нового сырья. И корабль «Агапе», неся в своем чреве свежие жизни и старые мечты, неумолимо приближался к месту, где слова были обречены умереть первыми. Ирония витала в стерильном воздухе отсека, тяжелая и беззвучная, как предсмертный вздох станции «Глубина». Никто ее не слышал.

Глава 50: Финал

Тишина на борту шаттла «Рассвет-1» была иного качества, чем на «Агапе». Не ожидание, а предвкушение, натянутое, как струна перед ударом смычка. Воздух гудел от работы двигателей ориентации, скрежета металла в стыковочных узлах, сдержанных команд пилота через комлинки. Но под этим – вакуум. Вакуум осознания, что вот оно. Прямо за иллюминатором.

Эмили Чен прижала ладонь к холодному поликарбонату. Ее