Колыбель молчания - Алексей Кирсанов

дышать был густым, влажным, насыщенным спорами светящейся пыльцы и сладковато-гнилостным запахом. Каждый вдох казался отравленным. Голова кружилась, мысли путались сильнее. Ритм гула встраивался в их собственное дыхание, в биение сердца. Вдох… выдох… вдох… выдох… – синхронизируясь с ударами гигантского сердца Колыбели. Сопротивляться было все труднее.

Путь превратился в кошмарное испытание не только для тела, но и для последних крупиц разума.

Джекс: Его шаги становились тяжелее, механичнее. Он перестал искать лучший путь, просто шел вперед, проламываясь сквозь светящиеся заросли ломом, как бульдозер. Его покачивание головой вернулось, но теперь оно было не хаотичным, а подчиненным ритму гула. Влево-вправо… влево-вправо… Его бормотание стало монотонным: «Шаг… заряд… бум… шаг… заряд… бум…» Он больше не инженер, готовящий операцию. Он носитель разрушения, идущий к месту назначения.

Джулиан: Он шел, прижимая руку к груди, как будто пытаясь удержать собственное сердце от синхронизации. Его лицо было бледным под слоем светящейся пыли. Он часто останавливался, закрывая глаза, делая глубокие, прерывистые вдохи, борясь с накатывающими волнами дезориентации. Пистолет у его бедра казался игрушечным, бесполезным в этом светящемся безумии. «Держись… мысли… Элиас… держись…» – он обращался к лингвисту, как будто имя было якорем.

Элиас: Он был самым тихим. Его глаза были широко открыты, впитывая ужас и красоту кошмара, но взгляд стал остекленевшим. Он все еще держал рекордер, но теперь камера часто просто смотрела вниз, на его ноги, или в пустоту. Его губы шевелились беззвучно. Он пытался описывать, но слова умирали, не родившись. Внутри него бушевала война: лингвист, жаждущий понять и зафиксировать, и биологический автомат, подчиняющийся ритму. Он поймал себя на том, что его шаги идеально совпадают с шагами Джулиана. Левой… правой… левой… правой… Они шли, как солдаты на параде. Без команды.

Они прошли мимо еще одного «стада». Большого. Человек сто. Они не просто шли. Они маршировали. Ноги поднимались высоко, руки качались в унисон. Лица были обращены к центру, рты открыты в беззвучном крике или пении. Их светящиеся следы на почве сливались в единую, пульсирующую дорогу. И над всем этим – нарастающий, всепоглощающий гул Колыбели, звук самой планеты, взывающей к своему финалу. Он больше не был внешним. Он был внутри них. В костях. В крови. В угасающих нейронах. Они шли по пути стада, и граница между преследователями и жертвами, между разумом и сырьем, таяла с каждым шагом в ослепительном, немом свете. Сердце тьмы было близко. Оно билось, призывая их домой.

Глава 26: Долина преображения

Последний подъем был адом. Они карабкались по почти вертикальной стене сплетенных, пульсирующих корней, каждый из которых был толщиной с тело человека. Слизь текла ручьями, делая поверхность невероятно скользкой. Воздух был настолько густ от спор и пульсирующей энергии, что дышать стало почти невозможно – каждый вдох обжигал легкие сладковато-металлической горечью, а в горле стоял ком. Гул перешел в рев – низкий, всесокрушающий грохот, от которого вибрировали зубы, а внутренности переворачивались. Свет стал слепящим, почти белым в эпицентре, пронизанным кроваво-красными и ядовито-фиолетовыми всполохами. Ритм этого рева и света вбивался в их черепа, вытесняя последние осознанные мысли. Они двигались инстинктивно, как звери, спасающиеся от пожара, тянущиеся к… чему? К концу.

И вот они выбрались. На гребень последнего скального выступа, нависающего над самой сердцевиной долины «Надежда». И то, что открылось их взглядам, заставило их застыть в немом, леденящем душу ужасе.

Это не был кратер. Не след удара или вулканического коллапса. Это была рана. Гигантская, пульсирующая, светящаяся рана на теле планеты. Или, точнее, орган. Чудовищный, непостижимый орган, выставленный наружу.

Чаша простиралась на километры, теряясь в ослепительной дымке на горизонте. Ее глубина была невообразимой – свет уходил вниз, в пульсирующую бездну, где клокотала невидимая энергия.

Поверхность не была однородной. Это была бугристая, колышущаяся масса биолюминесцентной ткани, напоминавшей одновременно мозг. Гигантские извилины и борозды, покрывавшие поверхность, пульсировали разными цветами – от ослепительно-белого по гребням до кроваво-красного и инфернально-фиолетового в глубине ложбин. По ним бежали волны света, как нейронные импульсы по коре гиганта.

Ткань местами была полупрозрачной, и сквозь нее просвечивали огромные, пульсирующие трубки – «артерии» и «вены», несущие потоки светящейся энергии или биоматериала. Другие участки были плотными, мышечными на вид, покрытыми блестящей, похожей на хитин пленкой, которая трескалась под напряжением, обнажая сочащуюся светящуюся жидкость.

Из глубин чаши, из самой гущи светящейся плоти, вырывались вверх и в стороны гигантские «нейро-корни». Они были в разы толще тех, что покрывали долину – толщиной с дом. Они уходили в скалы по краям чаши, в небо (как казалось), вглубь планеты, как якоря или питающие каналы чудовищного существа. По ним бежали сгустки энергии, вспыхивая яркими узлами, как синапсы космического масштаба. Они не просто светились – они грохотали, передавая вибрацию всему вокруг.

Интенсивность была невыносимой. Свет слепил, выжигая сетчатку даже сквозь прищуренные веки. Он не был статичным – он пульсировал, вспыхивал, гас, создавая стробоскопический эффект, от которого тошнило и кружилась голова. Рев был физической атакой. Он вдавливал их в скалу, сотрясал внутренние органы, превращал кости в резонаторы. Это был голос самой Колыбели – голос рождения, перерождения или пробуждения, абсолютно чуждый и безразличный к их микроскопическому присутствию.

Воздух над чашей был раскаленным, вибрирующим. Он пах озоном, как после грозы, смешанным с тошнотворной сладостью разлагающейся плоти и едкой химической горечью. Каждый вдох был пыткой, обжигая легкие. Светящаяся пыльца висела густым туманом, оседая на них липкой, фосфоресцирующей пленкой.

Это был не инкубатор в человеческом понимании. Это был трансформатор. Гигантский биологический реактор, переплавляющий поглощенную жизнь и энергию во что-то новое, чудовищное, готовое к выходу в космос. Цель Колыбели была здесь, обнаженная и пугающе величественная в своем абсолютно чуждом безобразии.

Их выступ нависал над самым краем этой кипящей светом бездны. И прямо под ними, на узкой «береговой» полосе относительно твердой (но все равно пульсирующей) ткани, происходил финальный акт.

Сюда, как реки к океану, стекались «стада». Непрерывным, гипнотическим потоком. Они выходили из светящихся туннелей в скалах, сползали по корням, брели по последним метрам «земли». Их синхронность здесь достигла апогея. Тысячи ног ступали в унисон. Тысячи рук висели вдоль тел. Тысячи пустых лиц были обращены к пульсирующей массе.

Достигнув края, они не останавливались. Они шли прямо к живой стене инкубатора. Некоторые замедляли шаг, замирая в нескольких метрах, как будто ожидая очереди или сигнала. Их тела начинали слабо светиться изнутри, синхронизируя свою биолюминесценцию с ритмом массы.

Первый шаг в биомассу. Нога погружалась в полужидкую, светящуюся ткань по щиколотку, затем по колено. Масса не была агрессивной – она была принимающей. Она мягко обволакивала конечность, как теплая глина. Зараженный не сопротивлялся. Не кричал. Его пустое лицо не выражало ни боли, ни страха, лишь полную отрешенность.

Процесс ускорялся. Биомасса поднималась по ногам, охватывала таз, торс. Она обволакивала тело, как амеба добычу. Видны были контуры человека внутри светящейся субстанции – силуэт, который медленно терял четкость. Костюм растворялся первым. Затем плоть начинала терять форму, сливаясь с окружающей массой. Кости, казалось, размягчались или растворялись. Голова погружалась последней, пустые глаза смотрели в никуда, пока их не скрывала пульсирующая голубизна. Весь процесс занимал минуты. От человека оставался лишь чуть более плотный сгусток светящейся энергии внутри общей пульсирующей ткани, который затем растворялся без следа. Полная ассимиляция. Превращение в чистый биологический и энергетический ресурс.

На разных стадиях процесса видны были десятки тел. Кто-то погружен по пояс, руки безвольно свисали, уже начавшие терять форму. Кто-то – по грудь, голова запрокинута, рот открыт в беззвучном крике (или пении?). Видны были скелетные руки, торчащие из массы, пальцы,