Ермак. Князь сибирский - Сергей Егорович Михеенков

скоро. Но из-за Камня проникают на Каму сибирские люди. Кучум набирает силу. А для какой надобности? Тюмень не ладит ни с Сарайчиком, ни с Крымом. Все мнят себя великими ханами, царями! Каждому из них снится Золотая Орда, и всяк в ней – царь царей!

– Чужие сны, как чужая жена, сладки.

Шутка атамана понравилась Шуйскому, он засмеялся. Но смеялся он другому. И если бы Ермак внимательно следил за выражением его лица, то заметил бы, что смеялись только губы воеводы, глаза же оставались холодными, неподвижными. Ермак тоже молчал. Ход разговора ему уже был почти понятен. Нетрудно было догадаться, к чему клонит князь. Даже когда собирался казачий круг, Ермак говорил последним, выслушивал всех, а потом поднимал руку.

Выходит, судьбу его и его казаков снова решал царь. И путь им выпадал такой. Сперва идти на Волгу. Там отыскать атаманов, собрать казаков, пополнить отряд, подлечить раны. Пустить весть и на Дон, и в черкасские зимовья, что на Яике казаки затевают большое дело.

Единолично принять такое решение Ермак не мог. Но Шуйский тут же предупредил, что огласке такое предприятие не подлежит. Только трое посвящены в эту тайну: государь Иван Грозный, думский боярин князь Иван Петрович Шуйский и он, атаман Ермак Тимофеевич.

– Значит, чашу сию мимо меня пронести невозможно?

– Невозможно.

И всё же Ермак попросил время на обдумывание.

Время было тревожное. Оно, если вдуматься, и не кончалось. Особенно для казаков. Метались между Доном, Волгой и Днепром, увеличивали счёт своим ранам, пока не получали последнюю, смертельную, где-нибудь под Могилёвом или Венденом, на Переволоке или в Ногайской степи. Только тогда успокаивались в земле братского кургана или прямо в ковылях. Вести свою дружину, в которой с каждым братался в бою, звать в неведомое, не объяснив ни целей, ни всех условий похода, Ермак считал тоже невозможным. А если заведёт их на верную погибель? Какой же ты атаман, раз перед казаком, который доверил тебе всё, что имеет, даже самое дорогое и последнее – жизнь, умысел под замком держишь? Да за это тебе, когда откроется вся правда – а она рано или поздно откроется, – самый распоследний казак вправе прямо на кругу голову саблей снести. А потому сказать надо. Только не сразу и не теперь. Чтобы огласка не пошла. Вот в какую западню, Ермак Тимофеевич, сунул тебя государь своим извилистым и жестоким умом. А ты думал век в поле полевать, по рекам струги править да по берегам шарпать, ногайские табуны в степь угонять да с товарищами дуван делить.

Нет, Москва крепла, царство ширилось, мужало. Бесконечные войны и кровавые битвы истощали лишь казну. А её-то, казну, можно и пополнить. А воины, способные носить копьё и обучиться стрельбе из пищали, уже подрастали в русских городках, в многочисленных селениях, в казачьих зимовьях. Брось государь клич, и потекут обозы со всех концов царства на главное соборное поле под Коломной, придут оборонить свою землю и свои семьи и нижегородцы, и козляне, и туляки, и рязане, и смоляне, и новосильцы, и все иные, кто чувствовал себя объятым сенью московского стяга. Не останутся в стороне и казаки – донцы, волжские, черкасы, запорожцы. Отсыплет ли казна оговорённого серебра в счёт уплаты за поход, прижмёт ли, как часто случалось, так, что придётся довольствоваться лишь тем – порой немалым, – что посчастливится взять «на копьё»[26], дело второе. Его обычно всё же улаживали, пусть и задним числом, пусть и не серебром, но различными льготами, дарами, послаблениями. Всё меньше простора для самочинных дел оставалось казакам. Обрубали его, обкусывали царские воеводы со всех сторон. Однако по-прежнему Москва могла смотреть сквозь пальцы на некоторые вольности, особенно в Степи и на Волге. Заскочит какой-нибудь мурза с отрядом татар или ногаев в пахотные края в рязанские или тульские пределы, чтобы пограбить и пожечь городки и селения, нахватать полона, чтобы продать на восточных рынках, а казаки тут как тут. Налетят где-нибудь на переправе через реку, отобьют полон, а если дело окажется удачным, то залетят ещё и в кочевья ногаев или татар и хорошенько пограбят тех, кто вчера пошёл по шерсть, а сегодня вернулся стриженым… И пускай потом в Москву скачет очередное посольство с жалобами на разбойников-казаков, которые сотворили такое лихо, там им скажут, вежливо кланяясь от имени государя: мол, казаки «деи» творят не по их, московской, воле, а самочинно, что атаманы не их подданные, а живут «в поле» вольно. Вот каким серебром зачастую расплачивалась Москва со своими верными защитниками.

Ведь и позволение отбыть на Волгу, считай – на волю вольную, тоже было «серебром» от самого государя, и ничем иным. Так что цени это, Ермак Тимофеевич. Распрощайся с литвой, с ливонскими городами, с воеводами, которые водили тебя и твоих казаков на приступ, с Мишкой Черкашениным и другими атаманами и ступай на волжский простор. А там, даст бог случай, и объяснишься с товариществом, чтобы поход твой, если ему суждено состояться, не был злым умыслом и петлёй, накинутой на шею брата.

Глава шестая

Четыре с половиной века спустя: «воры» или люди государевы?

Не утихают споры историков, краеведов, публицистов и знатоков разного толка о, как нам кажется, главном. Кто же был этот удалой атаман Ермак Тимофеевич, «заворуй волской» или всё же государев человек, выполнявший на Урале и в Зауралье важнейшую на тот момент военно-государственную миссию? Какая мысль жгла его, когда он вёл своих товарищей через Камень, а потом громил Кучумовы отряды, стремясь добыть голову самого сибирского хана?

Скудость источников, сохранившихся с того времени, и противоречивость более поздних летописей-интерпретаций «похода Ермака» не дают ответов на главные вопросы. Так что работы у историков с течением времени не убавляется. Цель же этой книги не научная, таких претензий она не имеет, оставим науку историкам, специалистам. Наша же цель скромная: напомнить читателям о славном имени русского сибиряка, о казачьем атамане Ермаке Тимофеевиче, о его дружине и подвигах, которые совершили они, порой и неосознанно, во славу Отечества. Мы пишем его мужественный портрет на фоне тех пейзажей и событий, созерцателем и свидетелем, а порою и действующим лицом которых он был. Пишем доступными нам красками и средствами, одним словом, тем, что далось в руки, что хоть чем-то, пусть даже малым, но помогает создать образ героя, воина, первопроходца, вольного казака, гулевого атамана и одновременно государева человека, которому судьба положила выжить в степных и ливонских походах, на Дону, на Оке и на Волге, в жестокой битве при Молодях, а потом пройти по уральским переволокам, спуститься на