Ермак. Князь сибирский - Сергей Егорович Михеенков

и нет, опускали в котёл, добавляли всё той же просяной саламахи. Недолго, как и обычную уху, отваривали. Всё, через несколько минут тетеря было готова. Расчехляй, казак, свою угрёбистую ложку, садись к братскому котлу.

Щерба – рыбный суп. Почти то же, что и уха.

Ни мисок, ни тарелок у казаков не было. Обходились одной деревянной ложкой. Носилась она, как и оружие, на поясе в специальном чехле – ложечнике.

Иногда к котлу удавалось залучить приварок. Добывали дикого зверя. Это разнообразило походный стол, делало жизнь веселее.

Когда воеводы распускали войну, когда горели города и деревни, а значит, и леса, крупный зверь, как правило, уходил прочь, откочёвывал подальше от огня и железа. Но мелкий – зайцы, барсуки, бобры и различная птица – оставался на месте. Это и становилось добычей охотников. А они, и весьма добычливые, находились в каждой сотне. В лучшее же время добывали лосей, кабанов, оленей, косуль. Дикая свинья, зажаренная на вертеле над костром, не хуже домашней. Мастера правильно приготовить тушу находились всегда. Когда шли по рекам, настреливали много птицы: уток, гусей.

В голодное время шла в дело и конина. Забивали раненых лошадей, мясо варили в котлах, жарили, запекали.

Многому научились у ногаев и татар. Из степи казаки в свои зимовья и станицы не только пригоняли табуны лошадей и домашний скот, но и привозили захваченную еду. То, что приходилось по вкусу и не противно было православным устам, готовили потом сами.

Так появилась мамалыга – кукуруза, смешанная с брынзой или с пшеном и кусочками хорошо просоленной вяленой баранины.

У татар научились готовить продукты из молока: сыр, каймак, ремчук, сарсу.

Главные напитки: чай, заваренный на различных травах, иногда с добавлением сырых яиц, масла, конопляного семени; узвар (залитые кипятком сухофрукты с добавлением трав), что теперь называют компотом.

Спиртного в походе и во время боевых действий не позволялось. Ослушников могли наказать вплоть до смерти. Особенно когда невоздержанность того или иного «героя» влекла за собой гибель товарищей или общего дела.

Зато после возвращения из похода казаки пускались в буйный разгул. Тут уж старались перещеголять друг друга, перепить. Гоголевский Тарас Бульба, прибыв в вольную Сечь со своими сыновьями, как раз и застал казаков во время такого разгула. Пили пенную горилку да сорокалетние меды. Первач самого ярого розлива. Горилку пили «с локотком»: опрокидывая чарку, отставляли локоть в сторону под прямым углом. Обычай возник вот почему: казак всегда делился едой и питьём со своим конём; как только хозяин подносил ко рту кусок хлеба или кружку, конь тут же тянулся к нему своими чуткими губами. Чтобы не напоить коня спиртным, казак локоть и выставлял. Привычка вошла в кровь настолько, что, даже если и коня рядом не было, казак, опрокидывая чарку, картинно отставлял локоть. Так что и нынче настоящего казака определить легко.

Из Оки струги вошли в Волгу. Стройно прошли под красными стенами кремля, мимо руин Макарьевского Желтоводского монастыря, разрушенного казанским ханом Улу-Мухаммедом, чьи потомки сидели теперь в рязанском Касимове и ревностно служили Москве. Паруса подхватили северный ветер и бодро повлекли казачью станицу вниз по течению. Те, кто возвращался на волжский простор, оставили вёсла, закурили трубки и счастливо оглядывали даль реки и окрестные берега. Скитальцы, позабывшие дом, его запахи и уют и не надеявшиеся увидеть его прежним и своим, вновь оказались у родного крыльца. Здесь, у слияния, Волга была ещё не так широка, пожалуй, даже поскромнее Оки, но могучее её движение уже чувствовалось. Оказавшиеся на Волге впервые, с любопытством крутили головами, провожая крупных, как аисты, чаек, будто не видели их на Оке. После того как миновали устья Керженца и Ветлуги, Волга будто разлилась, а когда миновали Казанскую крепость и река приняла воды Камы, берега и вовсе стали теряться в сизой дымке и утренних туманах.

До Казани был Свияжск. У острова струги пристали к берегу. С крепостной стены бахнула сторожевая пушка. Заряд был слабый, жадный, без ядра и свинца, как определил Ермилко Ивашкин, вопросительно глядя на атамана. Ермак окликнул пушкарей:

– Здорово ночевали, православные?

Время было раннее, только развиднело, и по Волге стлало тонкие, как выбеленные холсты, косяки тумана. Ветер тоже лежал где-то на берегах, то ли в оврагах, то ли в степных ковылях. И звук пушечного выстрела, и человеческий голос разносились далеко.

– Слава богу, атаман! – ответили со стены.

Ермак сдержанно засмеялся. Казаки отстёгивали сабли, складывали их в стругах, спрыгивали в воду, брели к берегу и собирались возле ворот, над которыми тускло золотился небольшой, в две ладони, образ Спасителя. Казаки крестились, поднимая к иконе заспанные серые лица. Икона Спасителя крепилась в растрескавшемся и почерневшем от солнца и времени ковчежке. Дубовые, окованные грубым тяжёлым железом ворота были наглухо заперты.

– С чем пожаловали, вольные люди, откуда и куда путь держите? И кто у вас голова али атаман? – снова окликнули со стены.

Ермак заранее знал, что в крепость их не пустят, поостерегутся, но всё же сказал:

– Святой Троице люди православные хотят помолиться, поблагодарить за удачу долгой дороги, которая, слава богу, позади. А идём мы издалече, из самого Пскова, что на реке Великой. Царю верой и копьём служили.

– И что же, славный атаман, отстояли Псков и Святую Троицу псковскую?

– Слава богу, отстояли. Государь щедро наградил нас серебром из своей казны и отпустил на Волгу, дале служить. А веду их я, Ермак Тимофеев… – Ермаку сперва показалось, что это был старший наряда; и, конечно, о непрошеных гостях, приставших к берегу в такой час и в таком количестве, он сразу донёс в воеводскую избу, и теперь пытал ума да тянул время.

– Стало быть, верные?

– Верные. В царёвом войске состояли, наша кровь на литовских стенах. А ты кто? – не выдержал Ермак. – Зови воеводу! Что с тобой толковать!

– Не воровские, говорите? – тем же спокойным и уверенным тоном продолжала допытываться свияжская стена.

– Не воровские.

– Раз верные да царёву службу в Левонах несли, грамота должна быть.

– Зови, говорю, воеводу! С ним буду толковать! А ты, братец, отойди от стены! Не тебе же грамоту объявлять.

– Отчего ж не мне? Мне, атаман, и объявляй. Потому как я и есть воевода государевой крепости Свияжск стрелецкий голова Иван Глухов.

Ермак встрепенулся:

– Не тот ли ты Иван Глухов, с которым я когда-то на Оке у Серпухова против ногаев стоял?

– Тот самый. А не тот ли ты Ермак Тимофеев, что на Сенькином броде стругами татар топил?

– Как не тот! Тот самый и есть!

Какое-то время стена молчала. Потом послышались шаги и прежний голос с тем же спокойствием