Лишний - Дмитрий Болдин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Может, там что-то важное, — говорю я.
— Расскажешь потом, — отвечает мама и поворачивается в сторону окна, — если захочешь.
Я убираю кассету обратно в пакет и крепко сжимаю в руках.
— А можно я тоже посмотрю? — спрашивает Юля.
— Конечно, Юль, тебе все можно, — говорю я, мама закуривает еще одну сигарету и снова жалуется на то, что слишком холодно в машине, а мне кажется, что мы сидим в парилке.
Мама говорит, что ей нужно отдохнуть, и уходит в свою комнату, а мы с Юлей отправляемся в гостиную, где она делает нам обоим бутерброды с рикоттой, свежими огурцами и хамоном, ставит чайник и садится рядом со мной за столешницу. Мы сидим молча, каждый раз, когда я хочу что-нибудь сказать, приходит ощущение, что разговор может завести куда-то не туда. Юля молча ест бутерброд и поглядывает на чайник, а я тру лоб и глубоко вздыхаю. Когда чайник щелкает, Юля направляется в его сторону, а я смотрю на нее и думаю о том, что моя сестра что-то скрывает и, если спросить ее напрямую, просто психанет. Сестра возвращается с двумя стаканами чая и садится рядом. Я делаю глоток и давлюсь. Она поворачивается в мою сторону и кладет руку мне на спину, а потом придвигается ближе, обнимает за шею, кладет голову мне на плечо. Мы молча сидим около получаса, потом я иду смотреть кассету, которую мне передал отец, а Юля следует за мной.
Юля садится на кровать, а я — на пол. Включаю телевизор и вставляю кассету в плеер.
— Откуда у тебя плеер? — прерывает тишину Юля.
— Купил недавно, — говорю я. Синий экран начинает мигать и становится черным, потом появляется картинка. Камера показывает часть углового дивана на нашей старой кухне и кусок стены. Потом картинка начинает дрожать, словно кто-то поправляет камеру или закрепляет ее на чем-то, а через несколько секунд из-за нее появляется молодой и еще не седой отец в клетчатой рубашке и голубых джинсах, садится напротив и поправляет дисплей камеры. Видно, что он нервничает и собирается что-то сказать. Я пристально смотрю на него. Отец начинает говорить:
— Никто не знает, что будет завтра, послезавтра, через год, два, десять лет. Никто не может сказать, что будет через минуту. Через тридцать секунд может послышаться громкий звук, камера выключится, а потом по каналам передадут, что на Нежинской улице обрушился дом в результате утечки газа, ну или в результате еще чего-нибудь… потом забудут. — Отец замолкает, смотрит куда-то чуть ниже камеры, а потом снова поднимает глаза в объектив и продолжает чуть медленнее: — Никто не знает, что будет дальше. Прошлое все помнят, а будущего никто не знает. Но оно есть. Когда я был моложе, я мечтал о том, чтобы у меня была большая счастливая семья. В детском доме только дурак об этом не мечтал. Потом у многих мечты сменились на более материальные, у меня оставалась все та же. Самым большим страхом тогда для меня было не воплотить свою мечту в реальность. Мечта сбылась. У меня есть ты, Свет, и ты, Андрей. И ты… — Отец смотрит куда-то сквозь видоискатель, и кажется, что он видит нас с Юлей оттуда. — Имя мы пока тебе не придумали еще. У меня есть то, чего я был лишен с детства. Это — вы. Но страх остался. Теперь самый большой страх для меня — потерять вас. Я ни дня не смогу без тебя, Свет, тебя, Андрей… тебя, пока еще без имени. Жизнь так устроена, что всегда приходится чего-то бояться. Я боюсь остаться без вас, — нервно говорит отец, — боюсь снова оказаться в прошлом, где я был один. Никто не знает, что будет завтра, послезавтра, через много лет. Зато все помнят, что было вчера, позавчера, год назад, десять лет назад. Помнить — важно. Забывать — плохо. Я каждый день думаю о том, что скоро нас станет больше. И каждую ночь перед сном я размышляю над тем, какими мы будем там, в будущем. Ты, Андрей, может, будешь учиться за границей, — отец говорит чуть улыбаясь, а я ощущаю мурашки на левой руке, — и видеться мы будем редко, но будем же? Только звони и приезжай на праздники. Ты, Свет, может, станешь главной ведущей страны. Ты достойна этого. Ты, маленькая девчонка, имя который мы еще не придумали, будь просто хорошей девочкой… — Я смотрю на молодого отца на экране и не верю тому, что слышу. — …И тогда все твои мечты сбудутся, посмотри на маму. Андрей, — отец с экрана обращается ко мне, — если ты захочешь забрать ее к себе — присматривай за ней. А ты, маленькая девчонка пока еще без имени, следи за братом и слушайся его. Я не знаю, какими мы будем там, в будущем, но я очень хочу, чтобы мы были. Были вместе. Вот, я уже говорю несколько минут, а дом наш еще стоит, — отец посмеивается, — слава богу. Дети, жизнь — такая трудная штука, что где-то вам придется выбирать. Придется ошибаться. По-другому не может быть. Не бывает ничего идеального. Делайте ошибки, учитесь на них, мечтайте, живите полной жизнью. Если сделали что-то плохое — попросите прощения. Оставайтесь всегда людьми. И… — На пленке раздается звонок в дверь, и отец резко поднимает глаза, а потом быстро возвращается в камеру. — Сами… прощайте!
Его рука тянется в сторону камеры, а потом картинка пропадает, и в отражении телевизора я вижу себя, сидящего на полу, Юлю на кровати, уткнувшуюся головой в колени, и маму, стоящую в дверях.
Я резко поворачиваюсь и вижу, как она утирает слезы и молча уходит. Я снова поворачиваюсь к телевизору, экран которого горит синим цветом и в котором уже никто из нас не отражается, а из плеера медленно выезжает кассета.
Выхожу из дома, когда солнце уже садится за стеклянные высотки, и долго иду вдоль набережной, в сторону моста Богдана Хмельницкого. В голове крутятся слова с пленки. Я думаю над тем, почему отец никогда эту пленку не показывал, почему о ней ничего не знала мама, почему он ее сохранил. Мне хочется позвонить ему и задать эти вопросы, и я даже достаю телефон из кармана джинсов, но потом мне кажется, что разговор может сойти с маршрута, и кладу телефон обратно, потом закуриваю сигарету. По дороге проносится белый «мерседеc», который чуть сбавляет скорость, словно водитель увидел меня в зеркало и решил остановиться, но потом машина снова набирает скорость и уносится в сторону Лужников. Я выкидываю сигарету, когда поднимаюсь на мост. Выхожу на открытую его часть и смотрю на высотки, за которыми оранжевый диск почти погас. Под мостом проплывает речной трамвайчик со стеклянным каркасом, и сверху видно, как люди веселятся в ресторане, а на палубе стоит много пассажиров, они друг друга фотографируют, переговариваются. Чей-то маленький ребенок машет мне ладошкой, а я машу ему в ответ. Когда трамвайчик уходит под мост, остаются только темная вода и горизонт, тускнеющий от тревоги, которая не покидает меня после возвращения в Москву. Я долго стою на мосту и выкуриваю несколько сигарет, а потом спускаюсь и снова иду вдоль набережной. Когда солнце совсем садится, я замечаю,
