Лишний - Дмитрий Болдин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Надо как-то держаться.
На деревянный крест крепят фотографию Алекса с черной лентой. На фото широко улыбается Алекс в белой рубашке. Этой фотографии я никогда и нигде раньше не видел; по ощущениям, она была сделана еще до гибели его родителей, и на ней он выглядит таким светлым и свободным. Потом появляется тучный священник, открывает книгу и начинает что-то монотонно читать. Рука Юли в моей ладони дрожит еще сильнее, и я прижимаю ее к себе, а она головой опирается мне на плечо. Я вижу, как по асфальтированной дорожке движется черный представительский «мерседес», останавливается позади микроавтобусов. Водитель открывает заднюю дверь, из которой выходит отец в сером костюме и черной рубашке, из салона он берет охапку красных гвоздик, перемотанных черной лентой. Отец надевает очки, смотрит в нашу сторону, мы пересекаемся взглядами. Когда он подходит ближе — кивает мне и Юле, а мама его не замечает. Отец обходит собравшихся и теряется среди них, а я смотрю на портрет Алекса, чей взгляд направлен куда-то вверх, поднимаю голову и вижу, как в небе медленно летит самолет. Я целую Юлю в макушку, еще крепче прижимая ее к себе, а мама обнимает нас обоих.
Гроб с телом грузят в могилу. В толпе я вижу Катю, которая, прикрыв рот рукой, трясется и рыдает, и мне хочется протиснуться к ней и обнять, но Артем делает это быстрее, и они вместе кидают Катин букет вслед опускающемуся гробу. Света и Ксюша тоже бросают цветы и плачут. Когда гроб опускается на нужную глубину, распорядители пытаются убрать крепящий механизм, но что-то идет не так. Собравшиеся начинают перешептываться. Потом один из рабочих жмет на какую-то кнопку, и гроб с телом Алекса поднимается из-под земли. С крышки скатываются цветы, исчезают в яме, а я смотрю на солнечные блики на отполированном дереве и хочу курить. Потом один из распорядителей вытаскивает что-то застрявшее в механизме, жмет на кнопку, и гроб снова начинает опускаться. На этот раз удачно. Рабочие начинают закидывать гроб землей. Люди плачут еще сильнее, кто-то даже уходит в сторону и рыдает в одиночестве. Люди с лопатами пропадают, и у кого еще остались цветы, кладут их на продолговатую горку земли, превращая ее в клумбу. Юля отпускает мою руку, берет у мамы темно-красные розы и кладет их рядом с фотографией Алекса, а я стою в стороне и наблюдаю за ней. Потом к могиле подходит отец, кладет свои цветы, обнимает Юлю, что-то шепчет ей на ухо, целует в висок, и они оба стоят и смотрят на портрет Алекса, а я поворачиваюсь к маме и вижу, как она утирает слезы, а потом подходит ближе ко мне и тихо говорит:
— Грустный день.
Я киваю и продолжаю наблюдать за Юлей и отцом. Потом Юля возвращается к нам, опустив голову, а отец смотрит на нас с мамой, которая обнимает Юлю, и они медленно идут в сторону выхода с кладбища. Отец направляется ко мне. Он протягивает руку, я жму ее, и он произносит:
— Держись, это трудно, но… держись.
— Стараюсь, — говорю я и замечаю, как Катя поглядывает на нас.
— Слушай, — продолжает отец, — я тебе одну пленку принес. Все не стал тащить, но возьми эту, может, тут тебе будет интересно. — Отец достает из кармана небольшой пакет и протягивает мне.
— Спасибо… пап.
— Тебя куда-нибудь подкинуть? — спрашивает он меня.
— Спасибо. Я пройдусь, — говорю я.
— Ты еще здесь, — начинает он, а потом уточняет: — В смысле в Москве?
— Хочу на днях взять обратный.
— Может, пообедаем… до того, как улетишь?
— Можно попробовать.
— Ну, тогда на телефоне, — он протягивает руку, а я жму ее и говорю:
— Конечно, да, на телефоне, давай.
Отец идет к машине, перекидываясь грустными фразами со знакомыми, а потом исчезает в черном авто, которое резко разворачивается и уезжает, а я догоняю маму с Юлей, обнимаю сестру за плечи и иду на выход вместе с ними.
В машине я сажусь впереди. Водитель здоровается со мной за руку и смотрит в зеркало заднего вида, ловя мамин взгляд. Мама произносит:
— Домой!
— Есть, — говорит он и жмет на газ.
Я смотрю в зеркало пассажирской двери и вижу, как с кладбища выезжают черные микроавтобусы, а когда смотрю вперед, то навстречу нам проносятся такие же и потом сворачивают на территорию кладбища. Раздается писк, и водитель просит меня пристегнуться, что я и делаю, а потом начинаю крутить в руке пакет с кассетой, которую мне передал отец.
— Что это у тебя? — спрашивает Юля.
— Пленка. От отца, — отвечаю я.
Мама приоткрывает сзади окно и закуривает сигарету.
— А что на ней? — спрашивает Юля.
— Я сам не знаю, — говорю я, поправляя темные очки.
— Андрюш, — мама выдувает в окно дым и стряхивает пепел, — я не уверена, что кассеты эти тебе как-то могут помочь.
— Почему? — поворачиваюсь я к маме, а она смотрит на огонек от сигареты, из которого летят небольшие искорки и уносятся в пространство за окном.
— Потому что это просто пленки, хроника, как во многих семьях. Твой отец любил все снимать на камеру — и на пленках просто жизнь, прошлая.
— А я никогда не видела их, — говорит Юля.
— Да тебе, — мама берет Юлю за руку, — это будет неинтересно, думаю, там еще нет тебя вроде бы. Посмотри, что там написано, — говорит она, выкидывает сигарету и закрывает окно. — Виктор, можете чуть кондиционер поубавить, а то совсем холодно в машине?
— Тут ничего нет, — говорю я, — ничего не написано.
— Странно, дай глянуть. — Я протягиваю маме
