Аргиш - Александр Олегович Гриневский

– Так… к шести вернусь.

Вышли на берег – проводить. Хотелось посмотреть, как будет перегребать реку.

Оттолкнули лодку.

Заработал вёслами. Завихляла носом – бьёт течение.

– Виталя! – заорал Колька. – Не филонь! Греби тщательне́е!

Снесло, конечно. Пристал метрах в пятидесяти ниже по течению. Придётся потом лодку вверх вдоль берега на верёвке гнать.

Вылез, вытянул.

Достал рюкзак, ружьё и связку тонких хлыстов ивняка, что нарезал утром.

Махнул рукой. Попрощался.

Идти тяжело. Кочки сплошные, поросшие какой-то дрянью. Как сквозь низкий кустарник продираешься. Цепляется за ноги.

Чапыжник! – вспомнил название.

Перекрученные тридцатисантиметровые то ли берёзки, то ли ивы, стелются по кочкам, цепляются за каменистый склон. Основные цвета – серый и блёкло-зелёный. И россыпь ягод, крупных, жёлто-розовых – морошка. Срывал на ходу, кидал в рот, сплёвывая прилипшие листочки – чуть плесенью отдаёт, а вкусно! Надо на обратном пути набрать, ребят порадовать. Вот только во что? Термос же есть!

Низкие облака – повисшие в пустоте толстые белые столбы.

Плоско. Тундра.

Может, человек не должен жить на Севере? Нормальный человек…

Вот ненцы, чукчи… кто там ещё? Они могут. Они живут здесь сотни лет. Они не видели огромных дубов, сосен, берёз, устремлённых в небо. Не видели великолепные ковры весенних лугов. Не видели тёплые моря и белые пляжи с горячим песком. Они не знают, что это есть на свете. Им это не надо.

Как можно жить здесь, зная, что рядом вздымаются ввысь башни большого города, горят огни в окнах, сверкают витрины, проносятся машины, смеются красивые женщины в тонких облегающих платьях?

Оглянулся. Река исчезла. А прошёл-то всего метров двести. Во все стороны пологими низкими холмами простилалась тундра.

Воткнул первый хлыст – ориентир – его издалека будет видно. Это он у отца научился, когда на болотах охотились. Конечно, есть компас, можно и по солнцу определиться, но куда надёжнее зарубки на деревьях или вот такие хлысты.

Озеро открылось неожиданно. Шёл, шёл – тундра вокруг. А сделал ещё шаг – вот оно – озеро! Не ожидал, что такое большое, думал – так себе… лужа. Разлеглось в заболоченной низине – берега плоские, только с одного края кусты клочьями.

Замер и сразу присел.

Утки? Нет! Гуси! Два! Здоровые! Недалеко от берега.

Сидя на корточках, рвал заполошно с плеч лямки рюкзака. Стаскивал мешавший плащ. Пока копошился, стало жарко – струйки пота по спине.

Аккуратно, медленно поднял хлыст, воткнул рядом с рюкзаком.

И только потом приподнялся – посмотреть.

Гуси плавали всё там же.

Для выстрела – далековато.

Переломил ружьё. Вогнал «нулёвку» в стволы, чтобы наверняка.

Пополз. Колени промокли сразу.

Метров двадцать одолел. Приподнялся. Гуси за это время отплыли ближе к середине озера.

«Блин! – выругался про себя. – Бессмыслица какая-то – я ползу, они отплывают. Стрелять надо!»

Приготовился. Выдохнул.

Встал на одно колено. Вскинул ружьё. Поймал на мушку ближайшего.

Выстрел.

Отдача в плечо.

Второго – на мушку.

Скорее! Стволы ходуном ходят. Не выцеливаю!

Выстрел.

Опустил стволы вниз. Вкусно пахнуло порохом.

Замерло вокруг – словно снимок мгновенный – разлитая тёмная гладь озера, огромные белые плюхи облаков отражаются в воде, серым комом застыл первый – убитый, второй – подранок – заполошно бьёт крылом по воде, выписывает неряшливые круги, отдаляясь от берега.

Побежал, не раздумывая, переламывая на ходу ружьё.

Рвал из стволов стреляные гильзы.

У самого берега топко. Остановился.

Патроны – из нагрудного кармана.

Вскинул ружьё, выцелил.

Выстрел.

Дробь вспенила воду рядом.

Промазал! Твою мать!

Выстрел.

Попал!

Гуся ударом дроби швырнуло по воде. Замер. Крыло неестественно торчит вверх.

Сейчас он жалел, что не курит. Закурить бы! Вдыхать горький дым – затяжку за затяжкой. Смотреть на убитых гусей и ни о чём не думать.

Накатывало волнами. Гордость, что смог не хуже, чем отец, не промахнулся и добыл не ради забавы, сменялась раскаянием – загубил живое.

И как-то особо остро чувствовалось одиночество, отдалённость от жилья, людей. Один, с ружьём в руках, посередине бесконечной тундры, придавленной глыбами низких облаков, почти по колено в воде на топком берегу свинцово-стылого озера, и серыми комьями на тёмной глади – убитые им птицы.

Вернулся за рюкзаком. Стал обходить озеро, выбирая место посуше, чтобы к воде подойти было можно.

Убитых птиц надо как-то доставать. Их медленно, но всё же относило от берега. Ещё и ветерок задул, побежала рябь по воде, солнце скрылось.

Лезть в воду не хотелось!

Стоял, прикидывал: сможет ли добросить блесну – зацепить и подтянуть.

Нет. Дурная идея. Надо плыть.

Вода была такой холодной, что обжигала. Замолотил руками, вздымая брызги. Сразу к дальнему, с вывороченным крылом. Как тащить? Пихал перед собой – медленно получается. Перевернулся на спину, загребая одной рукой, потащил, держа за шею, за собой.

Доплыл, выбросил на берег. Сразу за другим. Притащил и этого.

Трясло от холода так, что порой всего передёргивало. Прыгал на одной ноге, не попадая в штанину. Костёр бы сейчас! Но пусто, голо вокруг. Надел на себя всё – ватник, плащ сверху. Трясущимися руками запихивал битую птицу в рюкзак – тот раздулся, потяжелел, намок с одного угла кровью – плевать!

Двигаться!

Вскинул одной лямкой на плечо, ружьё в руку и быстро зашагал по берегу, огибая озеро.

В лагере, у костра, Андрей с Колькой «гоняли чаи».

– Слышишь? Виталя шмаляет! Я вот что думаю, – рассуждал Колька. – Если один выстрел – попал; два – точно промазал; а вот четыре подряд… Ты что думаешь?

– Лупит, поди, в белый свет как в копеечку. Дорвался до ружья, – лениво отозвался Андрей.

– Слушай… Это ведь всё затянуться может. Я деда имею в виду. Что, если часть вещей бросить, забрать этих… и на гребях марш-бросок до посёлка?

– Думал я об этом. Не довезём. Хотя… здесь умрёт или по дороге, в лодке… Давай так – сегодня тупо ждём, не дёргаемся. Решать будем завтра.

– Ну давай. Только чувствую, решать всё равно придётся.

Вера сидела на корточках на берегу, песком оттирала чёрную от копоти кастрюлю. Вадим – рядом, домывал оставшуюся после завтрака грязную посуду.

Она не понимала, что с ней происходит. Проснулась утром и вдруг почувствовала себя другой – взрослой, что ли? Нет, не из-за деда. Не из-за того, что останется одна, – уплывут они…

Может, потому, что на неё мужики так смотрят? Поэтому?

Этот-то – Николай – взглядом раздевает, а в глазах злое, нехорошее плещется. Прямо как у Ваньки Ухо тогда… Силу свою чувствует. Только покажи слабину – подомнёт, растерзает. И ясно, что ему надо