Нахалки. 10 выдающихся интеллектуалок XX века: как они изменили мир - Мишель Дин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Маккарти погрузилась в поезд поздней осенью восемнадцатого года, в разгар охватившей всю страну эпидемии гриппа. В вагоне вся семья заразилась и свалилась в горячке. Чудо, что они вообще добрались до Миннеаполиса. То ли бред, то ли воспоминание: кондуктор пытается их всех высадить где-то на полустанке в Северной Дакоте. Вроде бы Маккарти-отец грозил ему револьвером. Непонятно, что там было на самом деле, но в любом случае усилия оказались тщетны: родители Маккарти умерли вскоре после прибытия в Миннеаполис.
Деда с бабкой дети не интересовали, и уход за Маккарти и ее тремя братьями лег на плечи других родственников. К сожалению, те, кому можно было это поручить, оказались опекунами против воли: стареющая двоюродная бабка и ее сурово-религиозный супруг. Свои взгляды на воспитание детей они будто взяли у попечителей сиротских приютов девятнадцатого века. Диета четырех детей состояла в основном из корнеплодов и чернослива. На ночь им заклеивали рты, чтобы «дышали носом». Посреди зимы посылали играть на улицу в леденящие миннесотские морозы. Набор развлечений у них был весьма ограничен, иногда странным образом:
Чтение было нам запрещено. Дозволялись только школьные учебники и – почему-то – вложение из воскресной газеты, где писали о проказе, о романах графа Бони де Кастеллана и о странной болезни, от которой человек медленно каменеет, начиная с ног.
Наказывали детей часто и сурово. Наказания были и телесные – порка щеткой для волос или ремнем для правки бритв, – и моральные. Двоюродные дед с бабкой виртуозно умели унижать под видом наказания: однажды Маккарти разбила очки, и ей сказали, что новых ей не будет.
Такие издевательства продолжались пять лет, пока не вмешался наконец дед со стороны матери и не вытащил одиннадцатилетнюю Мэри обратно в Сиэтл. Ее младших братьев сдали в пансион.
Маккарти любила бравировать скептицизмом по отношению к откровениям психиатрии и особенно психоанализу. В ее первой книге «Круг ее общения» главной героине вдруг на кушетке психоаналитика приходит мысль: «Не принимаю я всего этого пафоса на тему подменыша, сироты, падчерицы». Но она понимает, что «нельзя относиться к собственной истории как к низкопробному роману и отмахиваться от нее высокомерной фразой». Возможность любого иного будущего испарилась со смертью родителей Маккарти, и она знала, что это так: «Вышла бы замуж за адвоката-ирландца, играла бы в гольф и бридж, ходила бы по временам налево и вступила бы в католический книжный клуб. Подозреваю, что сильно бы растолстела».
Вместо этой утерянной другой жизни Маккарти обрела ту проницательную отстраненность, что стала фирменным клеймом ее прозы. Во всех ее воспоминаниях есть легкое прикосновение черного юмора, даже когда она пишет о заклеенных детских ртах. Пережив мелодраму, она неохотно включала сантименты на полную мощь. Вероятно, ощущение полной абсурдности прошлого было куда удобнее. Героиня «Круга ее общения» упоминает о сочувствии тем, у кого есть «чувство художественного приличия, которое чуть что – указывает „трудной биографии” автора на дверь, как заносчивая домохозяйка».
Другому ребенку католическая школа, куда Мэри поместили дед с бабкой, показалась бы строгой. Это было царство издавна установленного распорядка, пишет Маккарти, и монахинь, «приученных слушаться начальства с безотказностью часового механизма». Маккарти хотела быть популярной, утвердить себя, как некоторые другие девочки, но стало ясно, что скромностью и послушанием много подруг не наберешь. И Мэри сменила линию поведения.
«Раз не получалось завоевать славу хорошим поведением, – писала впоследствии Маккарти, – я была готова завоевать ее плохим». И быстро поставила всю школу на уши, притворившись, будто утратила веру. (Были ли у нее вообще какие-то религиозные убеждения – вопрос открытый. В семье царила религиозная мешанина из протестантского и католического, и вера сводилась в основном к исполнению обрядов. Бабка по матери вообще была еврейкой.)
Маккарти вспоминает в мемуарах, что выбрала для своей задачи точные временные рамки:
Если я потеряю веру, допустим, в воскресенье, то за три дня отступничества смогу ее обрести снова – а в среду как раз исповедь. Так что в случае внезапной смерти моей душе будет грозить опасность лишь четыре дня.
Оказалось, что ей по нраву устраивать такие скандалы, приятно такими поддельными бунтами зарабатывать одобрение окружающих. Они привлекали к ней все внимание монахинь, и еще – давали ей среди одноклассниц то положение, которого она искала: характерный штрих, выделяющий из толпы:
Вон идет та самая девочка, которую даже иезуит не убедил.
Кроме того, Маккарти поняла, что у нее есть талант просчитывать реакцию окружающих и использовать ее в своих целях. Став взрослой, она отлично осознавала свое искусство манипулятора. В «Воспоминаниях юной католички» она описывает, как готовилась к описанному выше эпизоду, наблюдая за монахинями «с холодной отстраненностью игрока, общей для политиков и подростков». Маккарти видела, как они себя ведут, видела, чего они хотят, тщательно изучала правила игры и соображала, насколько в ее силах поменять их к своей выгоде.
Этот дар не всегда способствовал ее успеху в обществе. Проницательная оценка окружающих часто воспринималась как… скажем, излишне безжалостная. Элизабет Хардвик однажды написала так:
В духовном облике Мэри остался некоторый аромат церковной школы, и для меня он был элементом ее своеобразия и добавочным штрихом к непостижимому обаянию ее личности. Мало что было пущено на самотек: привычки, предрассудки, импульсы – даже мгновенные – все подлежало учету, обдумыванию и записи в бухгалтерские книги.
Эта привычка оценивать и просчитывать оказалась большим подспорьем для критика, конечная цель которого – устроить большой театр из своих страстей и суждений. Очевидно, не всем это нравилось. Умение Маккарти оценивать людей часто воспринималось как высокомерие. «Она подавала себя как самого ответственного человека в мире, будучи на самом деле абсолютно безответственной», – говорила Дайана Триллинг одному из биографов Маккарти.
Триллинг – еще одна постоянная участница вечеров Partisan Review – в некотором роде «свидетель противной стороны». Маккарти ее недолюбливала и совершенно этого не скрывала. Триллинг в тусовке вокруг Partisan Review имела второстепенный статус «жены» – была замужем за куда более знаменитым критиком Лайонелом Триллингом. И хотя она неоднократно заявляла, что ей совершенно не мешает его репутация, затмевающая ее собственную как рецензента и журналистки, перестать об этом говорить она тоже не могла. «Знаменитым может быть лишь один член семьи, – писала она в воспоминаниях. – Две знаменитости в одной семье – это слишком напрягает великодушие общества».
Не то чтобы она была в этом не права, но вот Маккарти, Элизабет Хардвик и Ханна Арендт сумели пробиться во внутренний круг, хотя тоже были «женами».
Как бы там ни было,
