Нахалки. 10 выдающихся интеллектуалок XX века: как они изменили мир - Мишель Дин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гарольд считал себя кем-то вроде драматурга, но, похоже, все время, пока они жили в браке, существовал в собственном мире. Маккарти практически никогда о нем не упоминала. Они изменяли друг другу, и в тридцать шестом году решили, что хватит. Маккарти прошла через серию романов (тот, что привел к распаду ее брака, сразу после этого утратил блеск), но ни с кем не задержалась надолго.
Точно так же половинчатым было ее участие в коммунистическом движении, что в отношениях с людьми типа Малкольма Коули создавало половину ее проблем. В колледже у нее были подруги левых настроений, но их деятельность Маккарти казалась «чем-то вроде политического хоккея в исполнении здоровенных, костлявых, диспептичных девчонок в штанах». Маккарти, бесспорно хорошенькая, пусть и не ослепительная, чувствовала свое отличие от них. У нее не было никакой личной тяги служить большому общественному благу путем вступления в какую бы то ни было партию. Но литературные и левые круги в тридцатых значимо перекрывались. Встреча за коктейлем означала разговоры о Кафке, о партии и ее трудах. Шло время, и на Маккарти эти страстные речи стали оказывать влияние. «Из-за них я стала казаться себе пустой и поверхностной. У них, скажем так, настолько тяжел был каждый день, что моя красивая жизнь стала мне казаться фальшивой», – писала она.
Маккарти во всем была белой вороной, и здесь это тоже проявлялось. Если людям не нравилось, что она делает, она часто хотела знать почему. А дальше это любопытство приводило к убеждению. «Почерк истории – небрежность, с которой она выбирает личность и погружает ее в тренд», – писала она в эссе «Моя исповедь», где объясняла свою неправдоподобную историю отношений с компартией. Но не каждая личность готова прижать этот тренд к груди и маршировать под барабан. И уж что-что, а невозмутимость Маккарти никогда не была свойственна – по крайней мере, на печатных страницах.
Сторону в конфликте сталинистов и троцкистов Маккарти выбрала случайно. Знакомый писатель включил ее имя в список поддержки комитета защиты Льва Троцкого, не объяснив толком, что это значит, – и вот так это случилось. Ее заклеймили как диссидентку. Ошарашенная, как она написала, этим Маккарти стала анализировать вопрос и более или менее уговорила себя выбрать правильную линию поведения. Это придало ей некий шарм в социальных кругах:
Писательницы в бриллиантах бледнели и злобно трясли браслетами, когда я появлялась на суаре. Перспективные молодые люди издательского и рекламного мира с сомнением поправляли галстуки, когда я им предлагала думать собственной головой, а на танцах в ночном клубе высокие красивые коммунисты из студентов прижимали меня к груди и советовали не быть глупышкой.
Собственно, это и имела в виду Дайана Триллинг, когда говорила, что подход Маккарти к политике «безответственен». Все критики Маккарти были уверены, что ее неопределенность – признак несерьезности. Даже такой человек, как Исайя Берлин, утверждавший, что Маккарти он восхищается, сказал одному ее биографу, что «в абстрактных идеях она плавала. Разбиралась зато в жизни как таковой, в людях, в обществе. В реакциях людей».
Но уметь понимать людей, а не абстрактные идеи – часть политической проницательности. Маккарти не была мыслителем типа Джона Стюарта Милля или самого Берлина. Она не тратила время на выработку полной системы прав или исследование природы правосудия. Но понимание природы человека – важное умение для политического анализа, как и та черта, которую она позже назвала «определенным сомнением в ортодоксальности и независимости мнения масс». И особенно это полезное умение для анализа процессов середины века, в которых масштабные системы абстрактных идей – национал-социализм, коммунизм, капитализм – чаще приводили человечество к катастрофе, чем позволяли ее избежать. Как бы там ни было, умение анализировать позволило Маккарти выдержать внутренние войны левых, бушевавшие в тридцатых годах. Стоять вне любых конкретных партий, кидающихся друг другу на горло, – это было ценно само по себе.
В ту пору, когда Маккарти впуталась в комитет защиты Троцкого, она жила с Филипом Равом – одним из соредакторов Partisan Review – и заседала в редакционном совете. Рав не был красив в принятом смысле этого слова, но было в нем какое-то темное и бурное обаяние. Говорил он «пронзительно, резко, увлекательно и с сильным русским акцентом». Еще он был глубоко убежденным марксистом, потому что приехал в Нью-Йорк во времена Депрессии и настоялся в очередях за хлебом. То, чего Маккарти не принимала всерьез, для него было целью жизни, и он не боялся кого-нибудь оскорбить, высказывая свои убеждения. «Не особенно был приятный человек», – говорил Исайя Берлин. «Грубый мужик во многих смыслах», – соглашался Дуайт Макдональд, сотрудник Partisan Review. Но Маккарти видела его иначе. В поминальной речи она сказала, что к Раву ее привлекла его рецензия в Daily Worker на роман «Ночь нежна». Рецензия была отрицательной, но Маккарти поразило его «сочувственное понимание» Фицджеральда, хроникера богачей. В разборе книги ощущалась «нежность», которой Маккарти, по ее словам, не ожидала.
Раву пришлось, пишет Маккарти, «издать отдельный ukase» [22], вводивший ее в редакционный совет Partisan Review – такие серьезные меры требовались тогда, чтобы ввести в проект женщину. В первом выпуске в начале тридцать четвертого года Маккарти была единственной женщиной в редакционной коллегии и единственной женщиной-автором. Исключительность этого положения, с улыбкой пишет она через несколько лет, ее нервировала. Все прочие руководители журнала, мужчины, пускались в оглушительные политические споры с куда большим азартом, чем ожидали они от Маккарти, да и она от себя самой. Кислое послевкусие коммунистической партийной дисциплины не спасало журнал от внутреннего догматизма всех видов. Забота об идеологической чистоте глушила все.
Наш спонсор, молодой художник-абстракционист из хорошей семьи, настолько был «политически неграмотен», что как-то зашел в книжный Workers (сталинисты!) и попросил «Преданную революцию» Троцкого. Кроме того, он был обут в гамаши и держал в руках трость. Мы себе представили эту фигуру, побледнели и набросились на него с вопросами: «Тебя кто-нибудь узнал? Они знают, кто ты?»
Из этой истории видно, что редакторы и авторы Partisan Review все еще были сравнительно молоды, двадцать – тридцать с чем-то, и рвались отвоевать для своего журнала место под солнцем. На печатных страницах это рвение часто представало высокомерием, причем совсем не таким, какое можно было бы заработать нормальным ученичеством. «Только в Америке, а точнее, в маленьком уголке Нью-Йорка тридцатых, – сформулировала потом Маккарти, – можно было держаться с таким огромным превосходством, имея так мало для него оснований». Маккарти был дан на откуп театр,
