Нахалки. 10 выдающихся интеллектуалок XX века: как они изменили мир - Мишель Дин

работать на Nation – один из ведущих журналов американских левых того времени. Редактор журнала Рэндалл Джаррелл был ее другом и помогал ей делать тексты более удобочитаемыми для американцев. Эффект его влияния сказался почти сразу: в сорок шестом Арендт написала несколько статей об экзистенциализме и для Nation, и для Partisan Review, но удачный вид был лишь у той, которую редактировал Джаррелл: «Философская лекция – причина уличных беспорядков: в зал набились сотни, а тысячи не смогли попасть». Именно его она стала чаще всего просить англизировать, как она это называла, свои тексты.

Что касается экзистенциализма, то Арендт была в Париже шапочно знакома с Жан-Полем Сартром. Она говорила, что на нее произвели впечатление «Тошнота» Сартра и «Посторонний» Альбера Камю. Но в отношении этих людей она испытывала те же опасения, что в отношении всех вообще интеллектуалов и их склонности «говоря символически, не высовываться за пределы своих гостиниц и кафе». Ее тревожило их обрекающее на бездействие отступление в абсурдизм. И в случае, если они не выйдут в реальный мир и не начнут действовать, ее тревожило, что

нигилистические элементы, очевидным образом существующие вопреки всем отрицаниям этого факта, являются следствиями не новых наитий, но некоторых очень старых идей.

К тому времени Арендт начала работу над собственной антологией «новых наитий», теперь известной как «Истоки тоталитаризма». Она собрала вместе свои аналитические материалы об антисемитизме и мучениях лиц без гражданства, выходившие в сороковых в Partisan review и в небольшом созвездии других американских левых журналов. Еще в сорок пятом она убедила редактора издательства Houghton Mifflin, что этот анализ достоин отдельной книги. Но на завершение труда ей понадобилось еще пять лет.

Этот громоздкий трехчастный текст трудно описать кратко. Как заметила биограф Ханны Элизабет Янг-Брюль, в нем нет никаких предварительных замечаний, вводящих читателя в нужный контекст. Предисловие к первому изданию Арендт начинает с бортового залпа по упрощенному пониманию истории: «Убеждение, будто все происходящее на земле должно быть для человека постижимо, может привести к толкованию истории как цепочки общих мест». Она также предостерегала от примитивных попыток метить явления этикетками добра и зла, исходя из их причин, при этом тоталитаризм считая злом по любым критериям:

И если действительно на последних стадиях тоталитаризма появляется какое-то абсолютное зло (абсолютное – потому что не выводится ни из каких по-человечески понятных мотивов), то верно и то, что без него мы никогда не узнали бы, насколько радикальна природа зла.

Многословие и сбивчивость книги были итогом ее долгого вынашивания. При ее написании Арендт использовала не только свой личный опыт и проведенные изыскания, но и многочисленные и бурные ночные разговоры с Генрихом Блюхером. Почти весь период работы над книгой он был в подавленном настроении и не мог найти работу – недостаточно хорошо владел английским для канцелярской должности и не имел ученой степени, дающей возможность преподавать. Он часами сидел в читальных залах Нью-Йоркской публичной библиотеки, пока Арендт уходила на работу – она была редактором в издательстве Schocken Books, основанном беженцами из нацистской Германии. И до поздней ночи потом они обсуждали и развивали результаты этих трудов – знание истории Блюхера и анализ Арендт. Книга и ее открытия в конечном счете принадлежат Арендт, но помощь Блюхера невозможно переоценить.

Свой анализ тоталитаризма Арендт строит на рассмотрении концлагеря – его она называет главным, последним инструментом тоталитаризма. Именно там проводился главный нацистский эксперимент: тотальное подавление человечности. Концлагерный террор успешно сводил любую личность к «совокупности рефлексов» с полной взаимозаменяемостью людей. Арендт сопоставляет это с тем чувством, которое возникает у многих узников: чувством своей в каком-то смысле «лишнести». Жизнь и смерть человека не значила ничего – по крайней мере, по сравнению со значимостью политической идеологии.

Роль идеологии – еще одно из открытий Арендт. Тоталитаризм, писала она, в колоссальной степени опирается на упрощенные обещания идеологии, на ее способность уверить тех, кто еще сомневается, будто прошлое и будущее можно объяснить набором простых законов. И вот именно эти простые обещания, даже те, которые вообще не могут быть выполнены, и придают идеологии такую мощь. Согласно анализу Арендт, именно из-за этого обещания решить все проблемы угроза тоталитаризма будет существовать всегда:

Решения, предлагаемые тоталитаризмом, вполне могут пережить его крушение и стать соблазном, возникающим всякий раз, когда кажется, что от бедствий политических, общественных или экономических невозможно избавиться достойным человека способом.

Когда в пятьдесят первом году книга наконец вышла, рецензенты захлебнулись от восторга. Их восхищал не только анализ, проведенный Арендт, но и эрудиция, с которой он был подан. («Англизацию» книги выполнили критик Альфред Казин и подруга автора Роуз Фейтельсон.) Многие отмечали, что Арендт проводит параллель между тоталитарными стратегиями нацистов и советов. Газета Los Angeles Times снабдила рецензию подзаголовком «Нацистская и большевистская разновидности как „идентичные по сути системы”». На самом деле Арендт в «Истоках» так не формулировала – она лишь подчеркивала сходство в поведении руководителей режимов. Она сама была замужем за бывшим коммунистом, многие ее нью-йоркские друзья были коммунистами в тот момент или раньше. Опасалась она сталинизма и советской формы тоталитаризма, а не коммунизма как такового.

Успех был таким блестящим и громким, что имя Арендт оказалось у всех на слуху, а книга расходилась влет. Даже Vogue – не тот журнал, который обычно пишет о событиях духовной жизни, – в середине пятьдесят первого включил Арендт в список «О них говорят»:

«Истоки тоталитаризма» Ханны Арендт – оригинально задуманная, монументальная и при этом невероятно легко читаемая книга, в которой автор пишет: «Что примечательно в тоталитарных структурах – это их умение использовать все разнообразие организационных приемов тайных обществ без малейшей даже попытки сохранять в тайне свои цели».

Эта выдернутая из текста цитата, ни в какой степени не передающая мысли, изложенные в «Истоках тоталитаризма», отлично показывала, во что превращается имя Арендт: в икону, для многих обожателей которой ее идеи значат намного меньше, чем ее публичный образ.

Она сделала такое, что для других женщин ее круга было просто невероятно: не просто догнала мужчин, подающих себя интеллектуалами, но и обошла их, накрыв их мысли о войне – все эти мучительно тупые статьи о назначении человеческой истории – тенью от своего исполинского анализа. Она не просто вошла в созвездие интеллектуалов, населявших Нью-Йорк той эпохи, она стала в нем путеводной звездой, вокруг которой толпятся другие. Где-то лет через сорок после выхода книги одна журналистка по имени Джанет Малкольм написала, как ей «невольно польстили – приняли за человека, которого могли приглашать на вечера Ханны Арендт в пятидесятых».

Новый статус Арендт понравился не всем. Что характерно, многие мужчины реагировали на него