Картина Черного человека - Наталья Николаевна Александрова

Если его прервать, то он может обидеться и выставит меня вон. А мне нужно узнать от него все про картину.

Так что я решила терпеть и слушать.

— Если сформулировать эту теорию максимально сжато и кратко, — запел он соловьем, — любой текст меняется в зависимости от того, кто этот текст читает. То есть два разных читателя видят, по сути, два разных текста. Под текстом, само собой, я подразумеваю не только текст в традиционном понимании, но и фильм, музыкальное произведение, картину… то есть сколько людей смотрят на «Джоконду» Леонардо да Винчи, столько разных вариантов этой картины они видят… каждый зритель видит свой собственный вариант, не похожий на другие…

До этого момента я его, собственно, не слушала, слишком заумно и многословно звучали его слова. Но последняя фраза заставила меня насторожиться.

Сколько людей смотрят на картину, столько вариантов они видят! Да это же он говорит именно о той картине, с которой все началось!

— Больше того, один и тот же человек в разное время своей жизни видит разный текст. Известно, что один и тот же роман, прочитанный в разном возрасте, скажем, «Анна Каренина», производит разное впечатление, как будто вы читаете разные книги.

— Или картина… — вставила я.

— Совершенно верно! Картина — это тоже текст, и она меняется от времени и обстоятельств прочтения!

Он сделал паузу, чтобы снова набрать в грудь воздуха, и я этим воспользовалась.

— Я, собственно, пришла к вам из-за картины, которую вы выставили на сайте. Я… то есть мы… купили эту картину, и из-за этого произошло много неприятных событий. Так вот…

— Я ничего не выставлял на сайте! — выпалил мэтр с непонятной запальчивостью. — Я придерживаюсь того мнения, что текст нельзя монетизировать! Ведь читатель или зритель фактически соавтор текста и брать с него деньги как минимум нелогично…

— Но вы ведь посещали эту студию «Убежище муз»? Вас там помнят, — польстила я.

— Ну да…

— Но вы не выставляли картину?

— Нет, мне это и в голову не пришло. Я же сказал вам — у меня была совсем другая цель.

— Но она там была выставлена на продажу под вашим именем, и мы ее купили. И эта картина действительно меняется… разные люди видят ее совершенно разной…

— Вот как? — мэтр посерьезнел. — Значит, ему удалось добиться результата…

— Ему? — переспросила я. — Кто это — он? И какого результата ему удалось добиться?

— Ах, мне не хотелось бы об этом говорить… — мэтр еще больше помрачнел, — но если это необходимо… у меня был ученик, очень способный… он проникся моей теорией…

— Вашей? Но ведь вы сказали, что эту теорию сформулировали французские философы…

— Да, но я пошел дальше. Я пришел к выводу, что можно создать текст, который будет физически меняться в зависимости от того, кто его воспринимает.

— То есть один человек увидит на холсте пейзаж, а другой — натюрморт? — гнула я свою линию.

— Конечно, это упрощение, но примерно так. Вот видите, вы ухватили самую суть моей идеи, значит, я в вас не ошибся! Значит, я не напрасно вас ждал!

— Подождите, вы еще не закончили рассказывать о том своем ученике…

— Ну да, ну да… я очень ценил его и делился с ним своими самыми сокровенными мыслями. И всеми своими открытиями. И вот как-то раз, работая с архивными материалами, я нашел удивительную историю, записанную в хрониках одного небольшого фламандского города.

Он сцепил руки, понизил голос и продолжил:

— Семнадцатый век считается золотым веком нидерландской живописи. Практически в каждом городе работали значительные художники, и у них не было проблем с заказами — каждый обеспеченный горожанин хотел иметь и свой портрет, и портреты своих домочадцев, и две-три картины разного жанра — городской пейзаж, натюрморт или еще что-нибудь. И вот один художник, собственно, подмастерье известного в том городе художника, выполнил по заказу неизвестного некую картину, о которой ходили самые удивительные слухи. Якобы всякий, кто смотрел на эту картину, видел на ней что-то другое. Более того, многие видели на ней нечто столь ужасное, что теряли сознание или даже умирали.

Тут я навострила уши, наконец-то этот тип подошел к делу.

— По городу прошел слух, что заказчиком этой картины был сам дьявол. Магистраты того города постановили уничтожить опасную и вредоносную картину. Ее должны были сжечь в присутствии бургомистра, но в тот самый день, когда это постановление должны были исполнить, картина бесследно исчезла. Более того, через сто лет эту картину якобы снова видели, на этот раз в лавке некоего антверпенского антиквара. И появление этой злополучной картины снова привело к нескольким смертям, после чего дьявольское полотно опять исчезло…

Мэтр сделал паузу.

Мне уже надоела его лекция, и я нетерпеливо проговорила:

— Какое отношение эта фантастическая история имеет к нашим дням и к тому вашему ученику, о котором вы хотели рассказать?

— Сейчас я вам все объясню. Прочитав эти архивные записи, я подумал, что это, скорее всего, легенда. Однако эта легенда удивительным образом перекликается с моей идеей о тексте… в данном случае о картине, которая физически меняется в зависимости от того, кто на нее смотрит. Значит, моя идея осуществима… Тот ученик, о котором я говорил, услышав о дьявольской картине, буквально загорелся ее поисками и, забросив все остальные дела, стал искать упоминания о ней во всех возможных источниках. Я пытался отговорить его от этих поисков, поскольку они представлялись мне бесполезными, но он буквально зациклился на этой картине. А потом он исчез…

— В каком смысле исчез? — Я едва сумела скрыть в голосе злость.

Да что же это такое в самом деле, как про свою теорию — так он готов часами разливаться, а как по делу — так нужную информацию хоть клещами из него тащи!

— Ну, он перестал приходить ко мне, перестал даже звонить, — этот тип отвел глаза.

— А вы что?

— Какое-то время я не обращал на это внимания, думал, что у него какие-то неотложные дела, возможно, неприятности, потом я сам ему позвонил, но его телефон не отвечал. А потом мне стало просто обидно, унизительно искать его — в конце концов, я не собирался ему навязываться…

— Извините, — проговорила я, с трудом скрывая раздражение, — вы все время говорите «мой ученик», «тот ученик»… Почему вы не называете его по имени? Ведь у него, наверное, есть имя?

— Да, действительно… — мэтр задумчиво уставился в стену. — Вы меня поймали… я и сам не заметил, что избегаю называть его по имени. Должно быть, таким образом я стараюсь загнать в подсознание свои негативные эмоции.