Когда наступает время. Книга 1. - Ольга Любарская

— Гефестион! — Багой скользнул по полу, видя, как тело македонца безмолвно сползает, скрюченное нарастающим спазмом. Открытый рот Гефестиона перекосила судорога немого крика. Боль, поднявшаяся к груди, не позволяла дышать, и он задыхался.

Старик-кашевар повалился на колени, сцепил руки и запричитал, молясь куда-то в потолок. На крики перса явилась охрана. Принесли воду, засуетились люди, никто не решался послать за царем.

Гефестион лежал с закатившимися глазами, безразличный к суете и шуму. Лицо побледнело, стало прозрачным, и от этого казалось мраморным. Багой нервно выхватывал мокрые тряпки, путаясь в них, беспорядочно накладывая на окаменевшие щеки больного. Неясная синева проступила под загаром македонца, и от того лицо, шея и руки его казались мертвенно серыми.

— Багой, — позвал Гефестион еле уловимым шепотом. — Отошли всех… мне нужно сказать тебе…

Ком тяжело прошел по горлу хилиарха, мышцы сжались попыткой протолкнуть его. Дыхание, освободившись, взорвалось стремительными клокочущими хрипами.

— Да, Гефестион, — перс склонился к лицу воина.

Тяжелая горячая ладонь обожгла изящную руку Багоя.

— Не думал, что когда-нибудь буду просить тебя, ну, да ладно. Я знаю… ты всегда недолюбливал меня, но я также знаю, как сильно ты любишь его, поэтому не откажешь мне в просьбе.

— Я сделаю все, чтобы…

— Сделаешь, не сомневаюсь. Гонец ждет меня, и я ухожу.

— Я велю послать за Александром! — Багой рванулся от ложа.

— Багой! — Гефестион собрал последние силы. — Не надо. Не зови. Это разорвет ему сердце. Я прошу, когда он вернется…

Стон смял слова.

— Ты сможешь… он не должен видеть … муки… скажи… скажи ему, что я ушел спокойно… его имя…

Невидимый победитель уже плясал на костях Гефестиона, торжественным воем срываясь с синеющих губ. Глаза умирающего распахнулись, безысходный ужас промелькнул в них и сорвался, превращаясь в бездну. Взгляд помутился, словно кто-то накинул невидимую пелену. Тело вскинулось, мертвеющие пальцы сковали запястье перса огненным жестким кольцом, и потом все стихло. Грудь вздыбилась несколькими вздохами и после опустилась долгим протяжным выдохом.

— А-лек-сандр, — тихий шелест соскользнул с губ и растворился последними мгновениями жизни.

Тишина. Она бывает невыносимой, такой громкой, оглушающей, поглощающей в себе. Она разливается по телу, и леденящий ужас приносит муки, мириадами колких игл прорывая душу. Тишина падает каменой тяжестью, мнет, втягивает в себя и размазывает, как ничтожную жалкую тварь. Багой понял, что ослеп, словно тьма поглотила его.

Неясные очертания предметов искажались, плыли жидкими размазанными штрихами, затем исчезали и вновь плыли. Багой закрыл глаза и замер, словно ждал, что откроет и поймет, это сон. Он хотел, чтобы это был сон, но горячее кольцо, все еще сковывающее запястье…

— Гефестион, — легкий шепот, почти дуновение, слетел с губ. — Ге-фес-ти-он.

Перс осторожно освободил руку. Как-то кощунственно звякнули браслеты, наполняя жизнью мертвенную тишину. Багой взглянул в глаза умершего. Темно-серые с зеленоватыми штрихами… Солнечный луч пронизывал их насквозь. Багою почему-то вспомнилось море. Оно бывает таким на рассвете, когда солнце только чуть золотит горизонт. Это лицо было прекрасным в смене настроений, гневался ли Гефестион или радовался, и таким измученным оно выглядит теперь в страшном своем спокойствии.

* * *

— Александр, — ладонь тяжело легла на плечо царя.

Юный воин отскочил в сторону, не ожидая, что царь обернется так резко. Бледные мертвенно-серые губы юноши дрожали. Дрожь передалась телу, сотрясая, как перо на ветру.

— Что с ним?! — крик прогремел камнепадом в ущелье.

Юноша повалился на колени, прижимая ко рту руки. Он смотрел так, словно смотрел в глаза смерти. Александр рванулся раненым зверем, что ломится, не чувствуя боли и не разбирая дороги.

— Аридея ко мне!

Царская стража бросилась искать лекаря, который еще несколько мгновений назад размахивая руками, подбадривал выступающих атлетов, а теперь исчез, словно его и не было.

Александр почти бежал по дворцовым коридорам. Мысль, одна единственная мысль вытеснила внутри него все. Не было ни тела, ни души, он превратился в один сплошной убивающий страх. Двое воинов волокли навстречу старого еврея-кашевара. Он не сопротивлялся, обвиснув корявой иссохшейся лозой, и лишь вскидывал плети рук, отгоняя невидимых духов. Глаза, почти выкатившиеся в безумии, вращались, рассыпая брызги испуганных искр. Струйка мочи, извиваясь по ноге, волочилась изогнутым следом по половым плитам.

Александр остановился. Сердца уже не было, и лишь кровоточащая воронка где-то внутри с болью всасывала в себя все его существо. Там, в другом конце коридора, на расстоянии бесконечности толпились люди. Гул голосов заполнял пространство. Рыдали какие-то женщины, и пронзительные вопли рассекали плотный тяжелый воздух. Кто они? Кто дал им право так визжать? Александр устремился на толпу. Сейчас он врежется в нее, разметает, разорвет… Люди расступились. Царь не почувствовал, как ударился плечом о косяк, не почувствовал, как заныла недавняя рана, не почувствовал…

Блики светильников немо падали на лицо Гефестиона, такое спокойное, только немного напряженное. Волосы струились по подушке, поблескивая лунными прядями. Гранат перстня, охраняемый леопардами, уютно темнел на груди. Царь подошел к ложу. Едва ступая, чтобы не потревожить, не разбудить. Сон так важен для Гефестиона.

Александр присел на край, нерешительно, словно мальчишка в свою первую ночь с благодетелем и взял ладонь друга. Она теплая, значит, жара нет, но почему такая безвольная?

Крик вонзился в тишину, преломился в металле. Не человеческий, не животный, неестественный. Изваяния богов содрогнулись, пряча ужас в тенях глазниц. Горе раскололось глухими стонами…

Гнев Александра закровоточил рваными следами на спине лекаря, обрушился осколками древней керамики…

Все самое страшное, что могло произойти произошло. Умер Гефестион. Как нельзя изменить прошлое, так нельзя предотвратить будущее. Они сходятся в одной точке, в одном времени, в своем диком стремлении друг к другу. И не всегда возможно пережить настоящее. Гефестион умер. Это никогда не будет прошлым, не станет будущим, это всегда останется настоящим. Смерть делит мир пополам, между воспоминаниями и тоской, между радостью и отчаяньем, между жизнью и существованием. Жизнь замыкается в окружность, всякий раз возвращаясь к одному и тому же — Гефестион умер.

Александр… Эта человеческая тень, прозрачная, серая и есть повелитель мира? Это сгорбленное существо некогда преклоняло народы? Эта безмолвная пустота наполняла собой империи? Невозможно поверить…

Склонясь над телом друга, он платит сейчас свою цену за каждую отнятую жизнь, за каждую сломанную судьбу, за каждую разбитую надежду. И цена велика, непомерно велика даже для него. Это все равно, что разорвать свое тело, переломать кости, содрать кожу, вырвать душу, убить чувства, потерять зрение и слух. И если после этого выжить, то можно понять, чем сейчас был Александр.

Вавилон — царица мира с гордо вознесенным венцом зубчатых башен, цепляющих резвое солнце, мудрая выщербленными временем морщинами-трещинами выгоревших стен, юная и задорная веселым смехом горожан и переливами трелей небывалых птиц, гордая в величии своего существования и заласканная любовью обитателей, распутная и целомудренная… Так было всегда. Всегда, но изменится теперь. Прибившаяся полубезумная старуха, покинутая возлюбленными в своем горе, она будет испуганно озираться пустыми глазницами бойниц, пряча обезфлагленные беззубые кости башен, словно посрамленная и нагая, падшая и черная от горя. Последний повелитель, последний хозяин, обладатель презреет ее, бросит к ногам погибшего соперника, воздвигнув для него погребальный пьедестал на ее еле дышащем теле. И он взметнется в блеске золота и пурпура, вознося свое божество. Померкнут великолепные врата Иштар, сгорбится храм божественного Мардука, сойдутся и станут узкими просторные улицы… Боги промолчат, не решаясь гневаться, и лишь удивленно воззрят на того, кто бросит им вызов. В бессмертии нет жизни, ибо, как испытать то, что не может отнять смерть?

(1) Халк — очень мелкая по достоинству древнегреческая монета.

(2) Левкополоя — несущаяся на белых конях.

(3) Деметра — Критская Рея изображалась нередко в виде женщины с головой лошади. Явление ее по ночам в таком виде не сулило ничего доброго и являлось вестником гибели.

(4) Знак огненного колеса — изображение, пришедшее из Индии — крест с загнутыми концами, заключенный в круг. Если концы загнуты противосолонь (налево), колесо может катиться по движению солнца