Когда наступает время. Книга 1. - Ольга Любарская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Скажешь. Я рассмотрю твою просьбу, как первоочередную в списке самых важных дел.
Уже от самой двери Александр добавил:
— Только не продешеви.
— Как бы мне не разорить тебя.
А после грустно добавил, глядя на закрывающуюся дверь:
— Халка (1) будет много за такую развалину, как твой хилиарх, царь. Ты и, правда, переплатил.
Вечер густел в углах. Рыжие огоньки возились в плошках, трепетали тельцами, перешептывались, потрескивая. Бедра танцовщиц дрожали в блеске пересвечивающихся золотых пластинок. Бубенчики на тонких цепочках, оковавших босые ноги, весело позвякивали. Гефестион смотрел на танец через полузакрытые веки.
— Если ты устал, — шепнул на ухо Александр, — я велю им убираться вон.
— Нет. Просто я вспомнил ту танцовщицу из Спарты…
— Гетеру, которой ты был увлечен?
— Ну, был.
— У тебя просто слюни текли, когда ты смотрел на ее обнаженные бедра.
— Никто не танцевал лучше.
— Просто она умела увлечь тебя. Прошло столько времени и, наверное, я могу уже сказать тебе…
— Что ревновал, — перебил друга Гефестион. — Думаешь, я не знал?
Александр удивленно посмотрел в засветившиеся хитрой улыбкой глаза.
— Я теперь тоже могу признаться тебе. Думаешь, я не видел, что ты подглядываешь за нами в платановой роще, прячась в кустах? — сын Аминты нежно улыбнулся.
— Так ты? ..
— Да. Заставлял тебя ревновать, чтобы любил крепче.
— Ну, знаешь!
— Я хоть и не гетера, но тоже кое-что в этом деле смыслю. Такого наслаждения я не испытал больше никогда, вытворяя все это у тебя на глазах.
— Это все знаешь от чего? — лукаво шепнул Александр.
— Ну, наверное, от того, что больше не было кустов, в которых ты прятался с таким треском, что пораспугал в округе стадиев на пять всю живность. Хорошо еще, что македонянки не носят платья, оставляя бедра открытыми.
— А то что?
— А то бы ты перемял все кусты в округе Миезы.
— Гефестион, ты просто наглец!
— Может быть. Но ты всегда хотел завоевывать, а я просто позволял тебе это. Хотя жаль, что тогда ты еще не понял, что уже давно сделал это.
Александр улыбнулся, вспоминая свою глупую детскую ревность.
* * *
Ночь стекала с белеющего неба, рвалась, пряча ошметки в укромные уголки. Александр позволил себе задремать. С наступлением сумерек Гефестион начал бредить, словно покрывало мрака застлало и его ум. Дыхание стало прерывистым, сбилось на хрип. Огонь, зародившийся внутри болезненного тела, выплеснулся на щеки, вытапливая разогретые капли, богато устлавшие лицо. Незримые силы, творящие дикие пляски, содрогали могучее тело, заставляя Гефестиона вскидываться, и снова бросая его на подушки. Светильники безумными отблесками отражались в распахнутых глазах, размазанными всполохами опрокидываясь на взмокшую кожу. Крик срывался с пересохших треснутых губ, и после все стихало. Гефестион замирал, тело становилось бескостным, и лишь вена, бешено пульсирующая на шее, выдавала, что жизнь все еще держится за себя.
Проходило немного времени, и борьба невидимых чудовищ вновь вскипала в измученном теле, разрывая и принося страдания. Лекарь принес теплое питье. Александр принял плошку и поднес к губам друга, но в тот же миг тело того вскинулось, влекомое неистовым порывом. Гефестион вцепился в руку царя, взглянул бешенными невидящими глазами и засмеялся. То был не просто смех, то был гогот, переходящий почти в рычание. Звон покатившейся по полу посудины словно спугнул царствующих невидимок. Гефестион побледнел, упал на подушки, но тут же подался грудью вверх и закричал. Гримаса муки исказила черты, потом отступила, возвращая знакомый облик.
Приступы следовали один за другим, пока следующая судорога не вызвала порывы неукротимой рвоты. Казалось, вместе с ней из Гефестиона исторгались мучители. Прошло какое-то время, и он успокоился, забывшись в глубоком беспамятстве.
Александр распорядился перенести друга в свои покои и теперь сидел рядом, глядя на осунувшееся лицо. Бледность сходила, щеки подернулись легким едва различимым румянцем, дыхание выравнивалось, и в спокойном колыхании груди уже затихли хрипы. Царь убрал со лба Гефестиона прилипшую спутанную прядь, и она так и осталась торчать жестким изломом. Александр нежно скрыл в ладонях запястье друга и прижался лбом к его руке. Покрывало усталости окутало тело, распуская нити напряжения, и сон незаметно овладел сознанием.
Царь очнулся от легкого прикосновения. Глаза Гефестиона сузились в ласковой улыбке.
— Я занял твое ложе?
— Что говорить о ложе, когда ты занял мою жизнь. Тебе лучше?
— Мне хорошо. Надо полагать, случилось нечто, раз я не помню, как оказался здесь?
— И хорошо, что не помнишь. Скажи, ты еще считаешь меня своим царем?
— Странный вопрос, Александр. Я что-то не то сделал, раз ты спрашиваешь?
— Ты не ответил.
— Да.
— Тогда ты подчинишься моему приказу и останешься в постели.
Гефестион улыбнулся.
— Ты решил нянчить меня, как дитя?
— Я решил беречь тебя, как друга.
— Как прикажешь, мой царь.
— Вот и хорошо. Надеюсь, ты не забыл, что бывает за непослушание царю?
— А если забыл? — губы Гефестиона сложились в широкую линию, заставляя треснуть тонкие едва схватившиеся корочки. Тут же выступили капели крови, сгоняя с губ улыбку.
— Вот видишь! — весело воскликнул Александр. — Так что лучше лежи спокойно и не вспоминай.
Взгляды друзей встретились. Они смотрели друг на друга, и что-то теплое, обласканное, невидимое взору растворялось между ними. Это был незримый диалог, понятный только посвященным, в котором нет слов, но есть глубокий смысл.
— Я голоден так, словно не ел вечность, — тихо произнес Гефестион.
— Не удивительно. Ты потратил столько сил на битву с собой. Я прикажу принести тебе козьего молока с медом.
— О, нет! — взмолился Аминторид. – Все, что угодно, только не это. Может, я и потерял силы, но у меня еще остались зубы, способные рвать мясо! Сжалься, царь, или ты хочешь добить меня?! Полжизни ты травил меня мочой старого козла, которую Филипп называл снадобьем. Наконец, этот гнусный старикашка помер, и ты решил стать его последователем? Теперь ты называешь едой это несносное пойло?!
— Великий Зевс не брезговал, когда божественная коза Амальтея вскармливала его в критской пещере.
— Но я не Зевс, — упавшим голосом произнес Гефестион, понимая, что бесполезно тратит силы, Александр уже распорядился.
Пердикка видел, как Александр вышел из покоев Аристандра. Осунувшийся, монарх выглядел очень уставшим. Подождав, пока царь удалится, он вошел к прорицателю. Тот сидел в задумчивости, поглаживая негустую, благородно стриженую бороду.
— Александр спрашивал тебя о чем-то? — поприветствовав провидца, спросил Пердикка.
— Я толковал ему ночное видение Гефестиона.
— Судя по тебе, оно не сулит ничего хорошего.
— Если не сказать хуже.
— Хуже?
— Я не смог открыть смысл Александру. Это бы убило его.
Пердикка вопросительно заглянул на Аристандра.
— Боги призывают Гефестиона, но я не мог сказать это Александру.
— Скажи о сне мне.
— Белая кобылица в упряжи с прекрасной женщиной на колеснице. Потом якобы крушение… колеса… он оглядывается, чтобы помочь женщине, ищет ее и видит, как очертания ее сливаются с очертаниями лошади, становятся единым, растворяясь друг в друге. Он зовет ее, но она лишь ласково улыбается в ответ.
— Да-а-а, — протянул Пердикка. — Даже не представляю, что тут можно толковать. Что ты сказал ему?
— Я старался сказать так, чтобы ничего не сказать, хотя чую беду и скорую. Левкополоя (2). Так ее зовут критяне. Деметра (3). Ее явление ночью не сулит ничего, кроме бед. Кроме того, вдруг, ни с того, ни с сего ко мне явился старец-провидец. Тот, что следует с нами из индийских земель…
— Этот странный старик? Как его там Бхара…Браха..
— Бхамшбарам-Гупта.
— Во-во.
— Он сказал, что видел, как одна сумасшедшая женщина танцевала танец черного колдовства, кружась и двигаясь так, что ее следы на песке сложились в знак. Он нарисовал мне это.
Аристандр протянул Пердикке дощечку. На еще влажной глине был изображен круг с крестом внутри. Концы креста загибались слева направо. Пердикка смотрел на изображение, сдвинув брови.
— Что это?
— Знак огненного колеса (4). Видишь, как загнуты линии? Колесо может катиться только справа налево, то есть, как они говорят, противосолонь.
— Противосолонь? Бред какой-то! — брови Пердикки еще больше сдвинулись.
— Против движения солнца. Болезнь Гефестиона не случайна.
— Я и сам уже догадался. Но что…
— Ничего, — перебил Пердикку Аристандр. — Сделать, боюсь, ничего нельзя. Все гадания указывают на то, чего обратить нельзя. Он почти ушел от нас.
Пердикка медленно опустился в кресло.
— Наверное, так и должно было случиться, — сказал он как-то отвлеченно. — Как нужно ненавидеть Александра, чтобы так жестоко убить его? Я знаю почти наверняка, чья это рука.
