Когда наступает время. Книга 1. - Ольга Любарская

* * *

Даже спящие вулканы, ласково баюкающие взбитые облака на вершинах, окутанные ажурной нежно-зеленой дымкой лесов, красующиеся плавными формами великолепной модели на безукоризненном бирюзовом фоне внушают трепетный страх, порожденный восхищением затаенной мощи. Гнев вырывается из глубин, изливаясь мощными потоками и стирая все, что недостойно касаться ничтожным существованием царственного гордого величия. Лава течет, шипя негодованием, пока не утолит жажду, насытившись живой трепещущей плотью.

Внезапно и мощно почти угасший вулкан взорвался в Александре, излился гневом, смешанным с неистовством мщения. Гонимые этим порывом орды македонских воинов выплеснулись на мидийскую землю.

Отослав Пердикку с телом Гефестиона в Вавилон и дав три тысячи человек охраны скорбного кортежа, Александр обрушился на косеев. Однажды продиктовав им свою волю, царь теперь был до крайности взбешен их неповиновением. Ведение горных войн после Бактрии, Согдианы и Индии стало обычным делом. Подвижные отряды рассыпались по горам, подобно охотничьим собакам вытравливая неприятеля из узких расщелин. Жестокость, с которой Александр уничтожал непокорных, не имела пределов, и вскоре склоны густо усеяли человеческие останки. Корявые корни, цепляющиеся за камни, походили на огромных пауков, припавших к земле и пожирающих сгустки чернеющей крови. Крики хищных птиц, одуревших от обжорства, сытым эхом метались меж отвесных каменных стен и, попав в узкие расщелины, тонули там. Воины Александра врывались в поселения голодной сворой, раздирали захваченные пожитки, словно и не видели никогда городов, отяжелевших в роскоши. Яд вкусившего сладость победы и радость полученной награды навсегда остается в крови. Он, как хищный зверь, почуявший запах крови, превращается в одно слепое желание - обладать.

Вид Александра, постукивающего костяшками пальцев о подлокотник походного трона, был страшен. В глазах вспыхивали безумные искры, словно Зевс и Арес боролись, потрясая силой и могуществом. Он смотрел на вереницу мидийцев в металлических ошейниках, скованных длинной цепью и волокущих окровавленные тела, как отец, разгневанный непослушанием сына. Александр нервно теребил перстень-печать, выглядевший огромным на исхудавших пальцах и оттого все время болтавшийся, что чрезмерно беспокоило царя. Пыль сереющей маской покрывала лицо и одежду. Кровавые пятна увядали, впитывая пыль, превращаясь в беспорядочный бурый орнамент, разбросанный по коже и доспехам Александра.

- Вновь расходы, - произнес подошедший Эвмен. – Чем больше и дальше мы воюем, тем дороже это обходится казне.

- Ты умрешь от жадности на мешках с золотом, - ответил царь, не отводя взгляда от пленных.

- Нет смысла завоевывать, чтобы в итоге вернуться с голой задницей. На здешних рынках их…

- Они слишком горды, чтобы быть рабами, - перебил Александр.

- Тогда?

- Они будут казнены все до единого. В противном случае мне придется вновь и вновь завоевывать проходы. Во время великого траура, позволив себе посмеяться надо мной, они выбрали свою судьбу. В прошлый раз им удалось обмануть Гефестиона, убедив в покорности. Теперь же я принесу ему величайшую жертву. Сегодня же и покончим с этим.

Эвмен ничего не ответил, но Александр слышал, как он облегченно вздохнул.

Солнце опускалось за горы, рваные тени бесформенными пятнами поднимались от подножья, медленно карабкаясь к вершинам. Воздух становился сырым и тяжелым. Глашатай поднялся на выступ, ровной площадкой выдающийся из скалы. Завыли трубы, повелевая всем молчать и слушать.

«Царь Македонии и Египта, а также всей Азии от предела ее до предела, Царь Четырех Сторон Света и властитель тысяч народов, Александр повелевает: всех мужчин, побежденных и захваченных в плен, а так же юношей и стариков, застигнутых по деревням с оружием, убить, сбросив живыми в ущелье! Тела завалить камнями и стволами, дабы не было искушения ни у кого оказать помощь уцелевшим! Всем младенцам и мальчикам, не достигшим зрелости отрубить по три пальца на правой руке, дабы могли они работать, чтобы уплатить в казну ежегодную дань и лишены были какой-либо возможности взяться за оружие! Всем, кому милостью своей царь Александр даровал жизнь, считать себя тварями низшего достоинства без права подавать голос и выбирать над собой вождей. Всякий, ослушавшийся распоряжения наместников, данных царем, или чинящий беспорядки, должен быть немедленно казнен!»

Ночь опустила покрывало темноты, аккуратно подоткнув под каждый бугорок. Откуда-то снизу слышались приглушенные стоны умирающих. Редкий свист взмахивающих крыльев ночных хищников рассекал чернильную тьму, но она вновь слипалась, поглощая их.

Александр лежал на походной кровати, бессонно глядя в потолок. Ветер колыхал ткань, заставляя тени бесконечно повторять одни и те же движения. Царь чувствовал разочарование. Жертва, принесенная Гефестиону, казалась ничтожной. Осиротевшее сердце затравленно ерзало в груди, сочась кровоточащей тоской. Рядом, свернувшись под его рукой, спал Багой. Счастливая улыбка тронула краешки губ и застыла, словно не хотела выдать себя. Александр посмотрел на перса и отвернулся, прикусив губу, чтобы не застонать. Последнее время царь сторонился друзей, ища приюта среди вина и ласк евнуха, но одиночество неумолимо следовало тенью. Александра мучили тревожные мысли. Предчувствия опрокидывались холодным потоком, скатываясь дрожью по коже. Он приказал усилить охрану, но волнения не отступали. Багой стал единственным существом, кому царь все еще всецело доверял. Перс без доклада входил в его покои, и никто не осмеливался задержать его. Чувствуя власть, Багой практиковал любовное искусство, распаляя в царе необузданное сладострастие. Вскоре навязчиво поползли слухи о неизвестной магии, знакомой лишь дерзкому евнуху.

Опасаясь за свою жизнь, Александр наскоро казнил несколько человек, обвинив их в заговоре. Ни у кого не оставалось сомнений в причастности к тому Багоя. Люди начали шептаться, что евнух видит сквозь стены и слышит мысли. Один лишь царь оставался невозмутимым, позволяя фавориту плести заговоры. Александр сделался чрезвычайно щедрым по отношению к персу, даровав воистину божественный подарок – свободу и дворец, что находился в четырех стадиях от царского в Вавилоне. Следом за этим изменился и Багой. Его взгляд подернулся сытой наглостью, отполированной блеском богатства. И хотя среди гетайров отношение к нему колебалось между презрением и завистью, у всех остальных он вызывал чувство восхищения. Он казался сделанным из перламутра, что моментально меняет цвет в зависимости от обстоятельств. Даже походка его, бесшумная, но твердая, выдавала превосходство. Багой находился в том возрасте, что пленяет совершенством развития форм. Высокий, тонкий, с красотой, едва скользящей по грани между совершенством женским и мужским. Лисипп, как-то ваяя для Александра скульптуру перса, заметил: «Я так долго изучал природу тела, отделяя идеал мужественности от женственности, что пришел, наконец, к выводу, что потратил зря годы. Этот соединил их в себе, перечеркнув все мои