Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов

1891 г. Из Петербурга мне ответили, что обе статьи сданы в цензуру, что первая уже пропущена и поступила в типографию, а во второй понадобятся поправки. Я догадывался, что мои воспоминания, где упоминаются имена Винавера и других «контрреволюционеров», могут быть задержаны цензурою. После долгого молчания я, уже осенью 1929 г., получил из Петербурга обратно машинные копии обеих статей с типографскими пометками, свидетельствовавшими, что они уже были набраны; в воспоминаниях многие места были зачеркнуты из страха перед цензурой. Было очевидно, что власти спохватились в последнюю минуту перед выпуском книги и запретили обе статьи из-за имени автора.

Скоро выяснились причины этого запрета. В советском журнальце «Трибуна» появилась статья-донос некоего литературного чекиста Непомнящего{827} о том, что в Ленинграде действуют еще два старых еврейских обшества: Общество просвещения и Историко-этнографическое, которые устраивают научные доклады и издают сборники статей не в советском духе, а «белый эмигрант (?) Дубнов, выступающий в печати против советской власти», посылает из-за границы статьи для сборников «Еврейской старины»; Дубнов — «это символ идеалистического и, конечно, антимарксистского подхода к еврейской истории; его сырые материалы, выкопанные из архивов, мы, конечно, будем использовать, но весь его метод и его надстройки мы должны похерить и выбросить в помойку ненаучного идеализма». Вывод из этих дурно пахнущих слов был тот, что нужно оба общества закрыть и изгнать из науки врагов советской власти. Печатный донос подействовал. В конце декабря Еврейское телеграфное агентство ИТА в Берлине прислало мне оттиск только что полученной из Москвы телеграммы, в которой сообщалось, что совещание Евсекции в Ленинграде постановило учредить «марксистское научное общество», куда должны перейти библиотеки и архивы ликвидированных Общества просвещения и Историко-этнографического. Корреспондент прибавляет, что «красный профессор Томсинский{828} (перед отъездом из России я случайно видел этого полуграмотного субъекта) произнес речь, где сильно ругал Дубнова и Греца и осмеял историков из Историко-этнографического общества». Так я узнал, что две старейшие культурные организации закрыты. Через пару дней (29 декабря) в бюллетене ИТЛ была опубликована новая телеграмма из Москвы об этом факте с следующими официальными мотивами: 1) идеология обоих закрытых обществ чужда советской власти; 2) они поддерживали сношения с белогвардейским (?) эмигрантом С. Дубновым; 3) многие из хранившихся в еврейском музее (Историко-этнографического общества) вещей могут пригодиться для советской антирелигиозной пропаганды. Все газеты обошло тогда это известие о новом вандализме. Думаю, что в связи с этим разгромом могли пострадать и мои корреспонденты из России. С тех пор я не получил от них ни одного письма.

Мое участие в работах учрежденного в Цюрихе Совета для защиты прав еврейских меньшинств (парижского Комитета делегаций) ограничивалось в эти годы деловой перепиской с Л. Моцкиным. Он выносил всю тяжесть работ и забот этой организации, старался составить в Париже междупартийный комитет, пытаясь привлечь даже противников нашей идеи.

Предо мною лежит подробное письмо Моцкина от ноября 1928 г. с описанием горячих дебатов в двух совещаниях в Париже, где единственным непримиримым нашим противником выступил Г. Слиозберг. В совещании было оглашено мое программное письмо на имя председательствующего М. Л. Гольдштейна, известного петербургского адвоката, примкнувшего к нашему делу. Все доводы моих друзей не могли подействовать на нашего «штадлана», который предлагал вместо Совета меньшинств учредить общество борьбы с антисемитизмом. При голосовании один только Слиозберг поднял руку против нашей программы, о чем Моцкин с торжеством сообщил мне, Помню посещения Моцкина каждый раз, когда он приезжал из Парижа в Берлин. Бывало, сижу за работой, звонит телефон, и слышится знакомый тихий голос: «Можно к вам сегодня?» Отвечаю: «С приездом, Лев Ефимович! Конечно можно, с пяти часов». И в назначенный час входит Моцкин, садится и начинает докладывать обо всем, что сделано по нашему делу за данный промежуток времени: о последней сессии всемирного конгресса меньшинств, где он был членом президиума, о последних заседаниях нашего парижского комитета, о равнодушии американских друзей, о заботах по обеспечению бюджета нашего бюро, наконец, о своей главной работе как президента сионистского исполнительного комитета и почти бессменного председателя больших сионистских конгрессов. Он часто являлся ко мне в промежутки между одной конференцией и другой, между поездками в Париж, Лондон, Женеву, Базель. Бывало, кончит свой «отчет», выслушает мои замечания и, поднимаясь, чтобы уходить, скажет: «Ах, как хорошо у вас здесь! Так тихо, а в эту тишину к вам проникают все звуки жизни!» Вся тоска скитальца, вечного участника комитетов и конгрессов, слышалась мне в этих словах.

Многие частности о делах и настроениях 1928–1929 гг. я предпочитаю изложить в виде кратких отрывков из дневников.

1928

24 февраля. …Заботы о литературном контроле над переводами «Истории»: еврейскими (иврит и идиш), английским, французским и другими. Нет у меня сил и времени для этого...

27 февраля. Вчера был И. Гольдберг{829} из Палестины. Рассказал о тамошних друзьях. Из другого полюса, «бывшей» России, приходят печальные вести: опять террор над крестьянами (колхозы), растущее обнищание еврейского города. Умерла в Питере Роза Эмануил. Рой воспоминаний...

5 марта. Сегодня написал для «Гатекуфа» предисловие к нашему воззванию 1903 г. о самообороне, составленному Ахад-Гаамом. Вновь перечитал это прекрасное по стилю воззвание и перенесся в ту роковую весну в Одессе.

16 марта. Написал для сборника Лещинского «Экономите шрифтен» статейку (на идиш) под заглавием: «Чего нам недостает в экономической истории?»

23 марта. Сделал еще одну промежуточную работу: рецензию на книгу Ньюмана: «Jewish influence on Christian reform movements». Отослал сегодня в «Цукунфт», редактору которого давно обещал. Это — последний литературный долг, который плачу в этот промежуток. Еще несколько дней — и я возьмусь за VIII том.

13 апреля. Переделал большую часть введения (в новейшую историю) и передал вчера Штейнбергу на нашем традиционном вечере последнего дня Пасхи. Были Лещинские, Койгены, Штейнберги и другие. Много нового в переработке, особенно в архитектуре VIII тома, включаемого в главный корпус «Истории». Штейнберг назвал это сооружение «Волькенкрацер» нашей историографии.

23 апреля. Вчера и сегодня «вышел из своей ограды»: заседал в экзекутиве Совета для защиты национальных меньшинств, с Моцкиным, варшавским депутатом Гринбаумом, А. Клеем и другими. Надежды нашей Цюрихской конференции не сбылись: американские члены Совета не работают... Странным кажется назорею возвращение к прежней «суете мирской»: езда в центр города, заседания и прения в табачном дыму, волнения, споры. Понимаю всю важность дела, осуществляющего и мою идеологию, но, овеянный дыханием веков, чувствую, что есть нечто более важное и нужное...

2 мая. Сегодня кладу начало новому делу: посылаю в Тель-Авив первые отделы «Древней истории» в переводе на иврит, обязуясь тем посылать