При вечернем и утреннем свете - Дмитрий Сухарев (Сахаров)

«Все-таки родина знает свои имена…»

Все-таки родина знает свои имена.Помните, как хоронила она Шукшина?Как мы его хоронили,Сколечко слез уронили,Сколечко писем горючих послали вдове,Как горевали по бедной его голове.

Кажется, некуда деться от дутых имен.Кажется, нечего делать до лучших времен.Все-таки дело найдется,Все-таки думать придется,Все-таки вольная песня в России жива,Все-таки каждый второй понимает слова.

Попытка перевода

Быть или не быть… Не то! Вот как точнееСуществовать иль не существовать?Вот что решаем: лучше ли исчезнуть,Оставив веку всю его бесчестность,Иль примениться к подлости его?Что лучше: нечто или ничего?Ничто — или ничтожество?Конечно,Совсем иное лучше, брат Horatio,Иное, третье. Только нет его!А есть, чтоб не болела голова,Четвертое: слова, слова, слова.

Писать стихи, хотя бы и плохие,Отнюдь не срам. Постыдно сознавать,Что стих у нас просторнее стихии,—Им вместетошнососуществовать!Прекрасен стих, когда на диво крепок,Когда стихия — ипостась стиха;Прекрасен мир, когда он верный слепок,Но пальцем ткни — труха, труха, труха.Когда стихию точит короед,Не только в нас, ни в чем здоровья нет.

Что происходит в Датском королевстве?На первый взгляд, все то же, что всегда —Желтеют листья и мычат стада,Но — черви преуспели в короедстве.Повсюду происходят разговоры,Слова юлят и прячутся, как воры,—И поделом приспешникам молвы!Но вот словами движет акт творенья,И что ж наградой? — умиротворенье,Мы счастливы: слова — но каковы!Так всуе, втуне гибнет высший дар,Два высших дара — жизни дар и слова,И отвести не в силах мы удар,Пока один не вызволит другого.

А поглядеть, какая благодать!Коснулась осень каждого листка,И знать не знают эти перелески,Что суть вопроса, в сущности, жестка:Существовать иль не существовать?Вот что решаем в Датском королевстве.

Суть иль не суть? Иль это от ума,А жизнь свои дела решит сама?

Паспортный контроль

Юных пограничников фигурыВ аэропорту.Лица проницательны и хмуры,Страшно за версту.

Страшно за версту, хоть и невинен.О моя страна,Минем мы с тобою иль не минемЭти времена?

Страшно человеку под прицелом,Тяжко под ружьем,Тягостно и страшно миру в целомЖить с тобой вдвоем.

Сколько ж это времени продлится,Годы иль века?Страшны твои замкнутые лица,Клацанье замка.

«Казалось бы, вовсе не сложно…»

В. Корнилову

Казалось бы, вовсе не сложно,И век бы нам это простил,Носиться душой бестревожноМеж тихих небесных светил.

Но в небе лихие засадыДуши караулят полет,И знание пуще досадыПокоя душе не дает.

Не рев ли, не вой всемогущийНам чудится в звездной пыли?Но тут выплывает из гущиИскусственный спутник Земли.

Он чертит свой путь одинокийВ пустыне, где холод и тьма,Как млечное небо, далекийИ вечный, как вечность сама.

Должно быть, какое-то делоДоверили люди ему,Не зря же тщедушное телоПустили в бездушную тьму.

И даже, быть может, связалиС ним люди надежду свою,Не попусту ж в дикие далиУшел он, а я тут стою.

Конечно, такая работа —Она для физических тел.Но очень знакомое что-тоЯ, вперясь во тьму, разглядел.

Не битник, не праздный распутник.Я тою же метой клеймен,Я тоже работник, я — путникНа пыльной дороге времен.

И те, кто меня запускали,Представить едва ли могли,Какие я высмотрю дали —Естественный путник Земли.

Я путник, мой путь не окончен,Мне страшен космический гул,И мало ли кто там не хочет,Чтоб я свою линию гнул.

Но, Солнечной предан системе,Я верю лишь в светлые дни,Я знаю: какая б ни темень,А ты свою линию гни.

И кто бы когда бы на светеМоей ни грозил правоте,Мне важно, что именно этиСлова я скажу, а не те.

И если дорога разбита,То дело и тут не труба,—Была бы, ребята, орбита:Работа, свобода, судьба.

Кто сожрал?

Человека в человекеКто сожрал? Автомобиль.От него мы все калеки —И в душе и в плоти гниль.

Но лишь только «жигуленок»Свояка кичливый гнет —Задрожит, как жеребенок,И копытами взбрыкнет,—

Как я сразу вырастаюВ своих собственных глазах!Как я версточки верстаю,Позабыв о тормозах!

И ничуть не озабоченПерспективою суда,Вдоль отравленных обочинЯ лечу туда, туда,

Где на мерзостном погостеСпросит грозный судия:— Человеческие костиКто глодал?

— И я, и я…

Ласточка

Собиралась ласточкаУлетать на югИ глядела ласковоНа своих подруг —На подруг, с которымиЗаниматься сборами,И делить с которымиСотни верст пути,И в пути с которымиРазговор вести.

И ко мне наведаласьПоразмять крыло,Щебетала весело,Что на ум пришло:«Ничего не ведомо,Ничего не гаданоИ ничто не заданоНаперед судьбой,А проститься надо намНавсегда с тобой».

Увидала ласточкаМой унылый ликИ сказала ласково:«Не грусти, старик!Не с добра приходитсяЗа теплом охотиться,Но порою сходитсяИ с горой гора.Ты прости, как водится,А теперь — пора».

Пожелал я ласточкеВсех заморских благ.Это ты прости меня,Коли что не так.Не сойтись с горой горе,Ты крутись в чужой жаре,А я тут, в своей норе,У зимы в пленуНа своем родном двореПодожду весну.

Прощание с Парижем

Напоследок — дурацкий круизПо прелестной и грязной реке,Вдоль прекрасных и грязных дворцов,Мимо вечных каштанов.

Мы огнями врезаемся в ночь,Потому возле наших бортовСкачет свита в безумных лучах —Мошки, мушки, букашки.

И безумные эти лучиВырывают из тьмы берега.И немытые своды мостовПроплывают над нами.

А на стрелке того островка,Где и я, было дело, сидел,Там студенты в обнимку лежат —Дети вечных каникул.

И безумные наши лучиВырывают студентов из тьмы.И студенты, объятья разжав,Слепо хмурятся свету.

Не буди, ослепление, дурь!Не лети, мотылек, на огонь!Не стреляй в меня, бедный студент,Как пойдет заваруха!

Мой джинсовый нечесаный брат,Мой суровый возлюбленный сын,Обнимайся с подружкой своей,Я проехал, проехал.

Отгорели дурные лучи,Отгремел корабельный джазмен.Лишь река все течет и течет —И грязна, и прелестна.

Гурченко в Чикаго

Эй, воды, воды из кранаДля звезды, звезды экрана!Вспоминай, народ, скорее,У кого чего болит!Эй, портняжки-брадобреи,Выше голову, евреи,У кого какая рана —Песня разом исцелит!

Все сюда! У нашей ЛюсиБенефис в шикарном люксе,Теснота, как в Бенилюксе,На подмостках гран-кокет!Ночь длинна, а жизнь длиннее;Пой, подружка, понежнее,Это дело поважнееСтратегических ракет.

Пой, актерка, хватит арту,Городок совсем не плох,Жизнь поставлена на карту,Карта бита, бобик сдох.

Пой, землячка, понемножку —За себя и за киношку,За невесту, за жену,За Шульженко, за Бернеса;Вся чикагская ОдессаПомнит песни про войну.Ночь пройдет, а жизнь продлится;Вся чикагская водицаУтечет, просохнет след,И засохнет сук, торчащийИз любви, любви горчайшейК той земле, которой нет.

Пой, актерка, хватит арту,Жизнь поставлена на карту,Карта бита до костей.Пой про ветер в поле диком,Про хлеба в дыму великом,Про старуху с темным ликом,Растерявшую детей.

«Дитя мое, голубушка моя…»