При вечернем и утреннем свете - Дмитрий Сухарев (Сахаров)

Катюша

А студентки из Белграда спели мне «Катюшу»Они спели мне «Катюшу» и спасли мне душу.А погромче пела Бранка, а почище Нада,А я сам сидел на стуле, подпевал где надо.

И как лодочки поплыли под луною страныОттого, что над рекою поплыли туманы.Ах, «Катюша»! Из райцентра у нее словечко,А мотивчик из местечка, где живет овечка.

Там живет овечка Рая, ей двадцатый годик,И, на скрипочке играя, старый Моня бродит.А в районе нету Мони, никакого Мони,Там играет дядя Федя на своей гармони.

И под скрипочку с гармошкой под большойВсе плывет большая лодка за моей спиною.Мы за лодочку за нашу опрокинем чашу,А пока святое дело — осушить за вашу.

Спойте мне еще разочек и опять красиво!А сойдете мне за дочек — и на том спасибо.Одесную сядь, Катюша, а налево — Рая,А я с чашей посередке, словно в центре рая.

Ах, не все еще пропало, нет, не все пропало,—Я скажу тому, кто в жизни понимает мало.А тому, кто в этой жизни понимает много,Я скажу: «А вы, товарищ, не судите строго!»

Перед тем как уехать

Перед тем как уехать,Я дал свой блокнот несмышленышу Анне,И на каждой странице,Вернее, почти на каждой,Анна изобразилаНекий магический знак —ЗакорючкуВ развороте другой закорючки.

Перед тем как вернуться,Я случайно заметил,Что вокруг ее закорючекРазрослись закорючки мои.

Я мог бы писать иначе,но не мог иначе писать,Потому что магический знак, начертанный Анной,Помещен в середину страницы,В глубину моего существа,В тесноту моей подлинной веры,В то тайное место,Куда выпадают слова,Словно соль в пересохшем лимане.

Я смотрел на горы

Я смотрел на горы, видел кручи,Видел блеск холодный, слюдяной.На дорогу с гор сползали тучи,Люди шли, здоровались со мной.

Колокол наполнил котловину,Как в былые, длинные века.«Жизнь прошла почти наполовину»,—Вдруг из гула выплыла строка.

«Жизнь прошла почти наполовину,Если очень повезет — на треть,И того, что я сейчас покину,Никогда мне больше не смотреть».

Я смотрел, смотрел — не обольщался,Возвращаться вновь не обещалИ, когда здоровался,— прощался,Недостатки мелкие — прощал.

Мелкие, большие неудачиОтпускал печально и светло.Все-таки две трети, не иначе,Даже больше, видимо, прошло.

Элегантный, в позе элегичнойЯ стоял, в раздумье погружен.Только вдруг узрел свой лик двуличныйИ,узрев, подумал: «Ну, пижон!»

И явилось мне, как в озаренье,Царство у подножия хребта,И припомнил я, что у царевныБудет ночью дверь не заперта.

И, не написавшись, подверсталасьК той чужой строке строка моя,Понял я, как много мне осталось,Как хочу вернуться, понял я.

Не прощусь и царства не отрину,Не покину тех, кого люблю,Я вернусь и в горы и в долинуИ опять любви не утолю.

Не приму прощаний и прощений,Ждет меня, как пьяницу загул,Круговерть ущелий и расщелин,Головокружение и гул.

Никола делится опытом

Запомни: едва затрясется скала,Ты чашечку кофе хватай со стола —Промедлишь, а к ней не вернуться!Качайся, поглядывай зорко кругом,И если кусками повалится дом,Попробуй от них увернуться.

Нет дела глупее, чем мчаться во двор:Ведь камни на город посыпятся с гор;Безумство — бежать на дорогу.На буйство стихии взирай свысока,Не дрогнула б чашечка, то есть рука,А там как-нибудь понемногу.

Теперь начинается самый содом —И стоны, и крик, и пылища столбом,И все принадлежности ада.Запомни: опасна потеря лица!Глоточками кофе допей до конца,Потом уже действуй как надо.

Из дневника

Вчера впервые взял отгулОт электродов и акул —Да и пуста аквариалка.Работы нет, душа пуста,Вчера мне стукнуло полета,К тому ж вообще акулок жалко.

Вчера мне стукнуло полета.Приехал президент ЮНЕСКО.Его приветствовал народ,Пока до городских воротОн шел. Какая-то брюнетка(Не городская ль голова?)Читала в микрофон слова,А я стоял в толпе зевак.

Вот тут-то добрые соседиИ объявили мне в беседе,Что этот день зовется так:День Мертвых. Славно! Прямо в лоб.И угораздило ж родиться.Нет, братцы, этак не годится.(«Ковчег» же, между прочим,— гроб.)

Под вечер, лежа на боку,Варился в собственном соку,Боюсь, что соку был излишек.Когда совсем не стало сил,Таблеткой праздник закусил.Не привезли ли акулишек?

Мальчик в красной рубашонке

Мальчик в красной рубашонкеВ океан бросает камни.Океан глотает камниИ не делает кругов.В мире нет ни рыб, ни чаек,Ни людей, ни берегов.Никого на свете нет,Океан обложен ватой,Из глубинхолодноватыйПроступает ровный свет.

Мальчик в красной рубашонке,Человек незрелых лет,В океан бросает камни,Машет тонкими рукамиКамню брошенному вслед.Как в капкане хомячок,Всхлипнув, гаснет звук бултыха.Мир обузданноститихоВ бездну времени течет.

Чайка плачет в вышине,Рыба плачет в глубине,Начинается отлив,Мальчик весел и соплив.

Осенние цветы

У подножия Черной ГорыСтарый город закрыт до поры,В новом городе тоже несладко:То фургончик жильем, то палатка,То ненастье, а то комары.

Где стояла гостиница «Фьорд»,Груда тверди осталась на глади.Видно, грунт оказался нетверд.В этом «Фьорде» не меньше тетрадиИсписал я стихами в тоске.Впредь наука: не строй на песке.

Старый город, он стар для наук,Сколько б глыб над башкой ни нависло.Стар и я постижением мукИсправлять понимание смысла.И отчетливо видится мнеРана-трещина в старой стене.

Под навесом растресканных скалЧеловек ковыляет в тиши,Для обломков бессмертной душиВыполняющий роль катафалка.Бранко — вот кто действительно сдал!Бранко вовсе развалиной стал,Руку жмет, улыбается жалко.

Пусть гора не сойдется с горой,Но руины приходят к руинам.Мы виток перед Черной ДыройСовершим в хороводе едином.Мы возьмем на последний витокЧерногорский осенний цветок.

10. Существовать иль не существовать

Из древних эпитафий

Я никуда не опоздал,Везде поспел, всему воздалИ все, что сердцем возлюбил.Воспел сердечно.На диво трезвый человек,Я понимал, что в трезвый векНе сохранишь сердечный пылНавек, навечно.

Огонь, коснувшийся меня,Был частью общего огня,Я жил средь вас, я не сиделВ своей халупе.И плод познанья — кислый плодНе прежде всех, но в свой чередЯ получил,— не в свой удел,Но с вами вкупе.

Я норовил прожить без лжи.Меня рвачи, меня ханжиИ те, которым все равно,Тянули в сети.Но вот что важно было мне:Не выше быть, а — наравне,Сказать, когда молчать грешно,И быть в ответе.

«Все-таки родина знает свои имена…»