Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов

href="ch2-403.xhtml#id2016" class="a">[403]. В этот же ряд следует поставить и оскорбления, которыми противники осыпали друг друга накануне сражения, известные у славян по несколько более поздним временам.

Будучи неплохими мастерами устрашения противника, славяне сами неоднократно попадались на эту же "удочку". В словесном споре тогда решалось многое, исход битвы тоже. У Павла Диакона имеется интересное свидетельство о вторжении славян в окрестности города Сипонта (Южная Италия) в середине VII в. Выступивший супротив герцог Айо угодил в одну из расставленных ими ловушек и погиб. Узнав об этом, герцог Радоальд быстро прибыл к месту событий, и "заговорил с этими славянами на их собственном языке. Когда же он сделал их вследствие этого менее воинственными, то, тотчас напав на них", обратил в бегство[404]. Вследствие чего противники герцога стали "менее воинственными"? Видимо, вследствие способности Радоальда психологически воздействовать на врага, запугать его соответствующими словами и дерзким поведением.

Помимо прочего, варварская наивность, с одной стороны, магическое сознание — с другой, приводили к тому, что все неизвестное настораживало, пугало. Поэтому, например, когда во время осады Фессалоники славяне, приготовившие таран напротив Касандриных ворот "увидели на них некий крюк, подвешенный жителями города, железный, короткий и ничтожный, наподобие пугала, которое вешают для младенца", они бросили свое осадное орудие и ушли в лагерь. При этом "варвары" подпалили этот таран "и ему подобные". В тот день они больше ничего против города не предпринимали[405]. Скорее всего осаждавшие город язычники незадачливый предмет приняли за какой-либо магический артефакт и ушли в лагерь нейтрализовывать его вредные для них, как они полагали, воздействия. Осадные орудия, оказавшиеся в зоне действия артефакта и, по мнению славян, "испорченные", были преданы очистительному огню. И впоследствии славяне прибегали к сжиганию, когда необходимо было обезвредить предметы, на которые, по их мнению, была наслана порча, и тем самым не только нейтрализовать вредоносную силу, "но и наказать того, кто ее наслал […] Это связано с представлением о том, что все манипуляции (сжигание, кипячение… и пр.), совершаемые с предметами, на которые была наведена порча, передаются наславшему ее человеку…"[406].

Характерно для той эпохи, что противники события, связанные с несколькими осадами Фессалоники, рассматривали сквозь призму противостояния надчеловеческих сил. Упоминавшийся огромный огонь, разожженный славянами вокруг города, охвативший его подобием магического круга, "огненной реки"[407], являлся, видимо, элементом языческого обряда, направленного на нейтрализацию враждебной магии, исходящей со стороны чужого города и чужой местности. Определенную магическую роль играл и огонь, разведенный славянами под воротами города, во время другой осады. Увидев, что деревянные части ворот выгорели, "но соединяющие железные части совсем не ослабели, а выглядели как бы закаленными и спаянными другим образом, так что, сгорев, эти ворота остались целыми… варвары, испугавшись, отошли от этого места"[408]. Понятно подобное повышенное внимание именно к воротам, которые в славянской мифологии символизируют границу "между своим, освоенным пространством и чужим, внешним миром". В более поздние времена ворота считались опасным местом, где обитала нечистая сила. "В воротах совершались определенные магические действия"[409]. Кроме того, ворота являлись своеобразным разрывом в той магической границе, которую создавала городская стена. Если признать, что сакрализация городской стены восходит к ограде, окружающей славянские языческие капища[410], можно только догадываться, какими могущественными могли казаться славянам, не знавшим каменных монументальных построек, магические силы, защищавшие византийские города. Понятно теперь, почему испугались славяне, когда огонь не смог сокрушить городские врата — их магическое средство не смогло преодолеть защитной магии противника. Возможно, что, незнакомые с конструкцией ворот, они сохранившиеся в огне железные части приняли за своеобразное магическое превращение дерева в металл.

Помимо магии, по представлениям того времени, в сражениях участвовали и более могущественные силы. Язычники верили, что битвы людей — это битвы покровительствующих им богов[411].

В свою очередь, византийцы воспринимали неудачу славян как следствие божественного вмешательства и защиты со стороны святого Дмитрия Солунского. Это нашло отражение не только в народных преданиях, в цитировавшихся неоднократно "Чудесах св. Дмитрия Солунского", но и в Указе Юстиниана II о царских дарениях в пользу храма Св. Дмитрия Солунского в Фессалонике[412]. Характерно, что в императорском Указе враги империи являются врагами и святого. Также показательно, что сами славяне спустя время после очередной неудачи "стали восхвалять Бога…"[413]. Это сообщение следует понимать не в том смысле, что славяне приняли крещение, а в том, что они отдавали должное силе "ромейского бога", оказавшемуся, на этот раз, сильнее их собственных богов. Подобное восприятие происходящих событий являлось неотъемлемой чертой средневекового сознания с его верой в божественное предопределение.

Упоминавшиеся боевые кличи, вероятно, являлись элементом магического воздействия на противника. На магическое значение громкого голоса, пения и крика уже обращали внимание исследователи. Славяне, например, верили, что с помощью голоса можно "оградить культурное пространство от проникновения враждебных сил". Считалось, что если с высокого места человек что-то крикнет или пропоет, то в зоне слышимости "град не побьет посевов, звери не тронут скот, холодный туман не повредит всходам, там летом не будет змей, на такое расстояние злодей не подойдет к дому и т. п.". Голос представлялся "как нечто материальное, подверженное влиянию извне и само могущее стать инструментом воздействия". С его помощью можно навести порчу и т. п.[414] Наконец, голосом можно было отогнать зверя, напугать человека, погасить собственный страх, что только добавляло силу представлениям о его магической силе. Поскольку война представляла ту сферу деятельности, где магия применялась весьма часто, отмеченные возможности звукового воздействия на противника не могли не использоваться[415].

Таким образом, приемы устрашения противника и боевая магия были взаимосвязаны и, фактически, неразделимы. По крайней мере, на рассматриваемом отрезке истории славян.

Очерк 4. Славяне — авары — византийцы — славяне: к вопросу об этнокультурном симбиозе и славянской идентичности

Война являлась главным инструментом разрешения межплеменных и межгосударственных споров. Но ею не исчерпывались этнополитические отношения того времени. Они были гораздо богаче. Наряду с войной и разрушением имели место мир и созидание. Наконец, последствия войны не ограничивались только гибелью населения и материальными потерями. Насилие не только порождало насилие, но и являлось созидательной силой. Поэтому война, образно говоря, представляла нечто в роде хирургического вмешательства в процессы полито- и социогенеза, межэтнического синтеза и культурного взаимодействия. Естественно, что последствия от таких "операций" были различны[416].

В этой связи наибольший интерес для нас представляют славяновизантийские и аварославянские контакты. И не только потому, что они оказали существенное влияние