Социализм для джентльменов - Бернард Шоу

House и сообщением от Hatfield’a и до Dunstabl’a. Одно из больших преимуществ расширения при социализме нашего не – анархического коммунизма, будет без сомнения заключаться в том, что огромные массы хозяйственной прибыли будут им автоматически социализированы. Всякий предмет, который по степени потребности общества производится, потребляется и снова производится, может быть путем коммунизирования освобожден от налога. Но из этого должны быть исключены, во-первых, все те предметы, которые не находятся в достаточной мере в общем употреблении, чтобы быть вообще коммунизированными; во-вторых, те предметы, неограниченное пользование которыми могло бы оказаться вредным, как например, водка; и в-третьих, те предметы, спрос на которые превышает предложение.

В последнем случае снова возвращается тягость налогов. Чтобы сделать всякое жилище в Лондоне таким же приятным, как в Park Lane или напротив Legents Park’a или же как дом с видом на Embankment Hardens нужно было бы произвести необыкновенные разрушения, новые постройки и насаждения. А так как в существующих хороших жилищах не всем найдется места, то, конечно, те люди, которые находятся в исключительно благоприятных условиях и пользуются этими жилищами, должны будут предложить остальным какой-нибудь эквивалент за свое преимущество. Без этого невозможна была бы настоящая социализация жилищ в Лондоне. На практике это, свелось бы к тому, что общественные учреждения стали бы сдавать эти дома тем, кто предлагал бы за них наибольшую плату, и собирали бы прибыль для общественных целей. Подобные учреждения, как бы демократичны они ни были, вряд ли можно назвать анархическими. Я мог бы еще очень многое сказать о возможности осуществления коммунизма; но одно непреодолимое затруднение так же убедительно, как и двадцать.

Для нашей настоящей цели вполне достаточно того, что мы показали, что коммунизм не может быть идеально анархическим, так как он нисколько не устраняет той необходимости, заставлять людей платить за то, что они потребляют; и даже тогда, когда социальная совесть возрастет настолько, что устранит это затруднение, вопрос, как поступать с продуктами, по отношению к которым простая коммунистическая метода так называемого «свободного распределения» неприменима, останется открытым.

Существует еще одно практическое обстоятельство. Представьте себе то затруднение, которое возникает при попытке коммунизировать какую-нибудь отрасль не обобществляя ее сначала. Так, например, мы могли бы легко коммунизировать почту, просто на просто объявив, что вперед письма без марок будут так же аккуратно доставляться по назначению, как теперь доставляются письма с марками: расходы ложились бы всецело на казну.

Но если бы почта, как и большинство наших необобществленных отраслей хозяйства, находилось в руках тысячи конкурирующих частных лиц, то подобное изменение не могло бы произойти непосредственно. Коммунизм может произойти из коллективизма, а не из анархического частного предприятия. Это значит, что коммунизм не может возникнуть непосредственно из существующей в настоящее время системы.

Личная свобода

Теперь возникает вопрос, должна ли переходная система быть деспотической принудительной системой? Если это так, то переходная система будет разрушена присущим человеческой природе анархическим элементом. В 1888 году один русский подданный, дававший показания при тягостном допросе в английской палате лордов, заявил, что он оставил Россию, где он ежедневно работал по тринадцати часов, для того чтобы в Англии работать по восемнадцати часов в день, потому что «в’ этой стране он свободнее». Рассудок умолкает, сталкиваясь с человеком, который предпочитает после тринадцатичасовой изнурительной работы работать еще пять часов только для того, чтобы при этом иметь возможность свободно говорить, что лорд Гладстон лучше, чем лорд Солсбери и для того, чтобы в течение остающихся ему шести часов для сна читать Милля, Спенсера и Reynolds News paper. Это напоминает мне ту историю, когда американский судья пытался уговорить сбежавшего раба возвратиться на плантацию, указывая на то, насколько лучше с ним обращаются там, чем со свободным наемным рабом в государствах, отрицающих рабство. «Да,» отвечал сбежавший, «но вы возвратились бы, если бы вы были на моем месте?» И судья с тех пор сделался противником рабства. О таких вещах невозможно рассуждать. Человек подчиняется судьбе, обстоятельствам, обществу, всему тому, что касается его безлично, но против личного угнетателя, будь то отец или мать, учитель, надзиратель, глава правительства или король, он восстает постоянно. Как тот русский, он предпочитает, по необходимости работать восемнадцать часов, чем быть принужденным каким-нибудь начальником работать тринадцать часов. Никакая современная нация, лишенная личной свободы или национальной автономии, не будет продолжать заботиться о своем экономическом положении. Если провести такую форму социализма, которая лишит народ личной свободы, то даже и в том случае, если она увеличит вдвое его доход и уменьшит количество рабочих часов, то все-таки не пройдет и одного года, как против нее начнут составляться заговоры. Монополистов мы только не одобряем, а повелителей мы ненавидим.

Итак, раз мы слишком не честны для коммунизма без налогов и без принудительной работы и слишком строптивы для того, чтобы терпеть навязанную нам работу при личном принуждении, то каким образом можно устранить переход так, чтобы ввести справедливое распределение без коммунизма и поддержать стремление к работе без принудительной власти? Это возможно при посредстве демократии. И теперь, так как я, наконец, занял позитивную точку зрения, я могу прекратить критиковать анархистов и защищать демократию против анархической критики.

Демократия

Согласно этому я возвращаюсь к критике Туккера государственного социализма, который ради точности было бы лучше называть социал-демократией. Существует один государственный социализм, – социализм Бисмарка, социализм погибшей партии молодой Англии, социализм защитников морализованного капитализма и вообще социализм ненавистников черни; – этот государственный социализм не является социал-демократией, а есть социальный деспотизм и может быть оставлен, так как в сущности он не обещает более, чем система «умеренного обжорства» или «правдивой лживости». Туккер, как американец обходит это, как нечто, не стоящее и горсточки пороха. Он указывает на демократическое государство, как на учреждение, в котором господствует принцип большинства, на что в конституции государственно-социалистической страны существует только один параграф: права большинства абсолютны. Загнав подобным образом демократию в ее крепость, он начинает ее обстреливать:

«При той системе государственного социализма, которая делает общество ответственным за здоровье, благосостояние и знания индивидуума, общество будет стремиться к тому, чтобы предписывать условия благосостояния, здоровья и знаний и таким образом будет все более и более суживаться и, в конце концов, совершенно пропадет чувство личной независимости и с ним вместе чувство личной ответственности.»

И так чего бы ни требовали и отчего бы ни отказывались государственные социалисты, их системы, или она будет проведена, осуждена на то; чтобы окончиться государственной религией, которую все должны признавать и перед алтарем которой все должны преклоняться, государственной школой медицины, врачи которой при всяких обстоятельствах должны пользовать больных, государственной системой гигиены, которая предписывает, что именно