Романески - Ален Роб-Грийе

головой в этот мир, который называют воображаемым». Полузакрыв «ошеломленные» глаза, он ощущает вокруг себя трансформирующееся пространство:

«Весь дом преображается, становится как будто больше и молчит; он воздвигает надо мной одиночество, в котором молчание пространства ширится и порождает что-то волнообразное и величественное, как море. Слово, готовое сорваться с моих губ, окончательно завораживает меня видением этого дома, внезапно открывшегося невидимому ничто. Это слово — отсутствие».

Но если этот мир грезы дал другим перьям и другим кистям повод к стольким фантасмагориям и такому поэтическому шарлатанству, то Буске вручает нам его крайне простой секрет, который, кстати, освещает загадочные отношения, связывающие повседневную жизнь с тем, чем должно быть искусство. На этот раз мы опять не станем более или менее неточно излагать размышление автора, а приведем его целиком:

«Сновидение реальнее бодрствования, потому что никакой предмет не бывает там не заслуживающим внимания: револьвер, иголка или стенные часы вкратце представляют там события, которые без них не произошли бы. Событие и предмет там строго взаимозаменяемы, как в тех законченных и получивших должную оценку приключениях, где гостиничный номер рассказывает всё о преступлении, воссоздать которое сразу не под силу воображению полицейских. И, читая криминальные истории или страницы Раймона Русселя, мы ощущаем дрожь человека, который, опираясь на условные отношения (rapports fictifs), вступил в самую необходимую и самую точную из своих функций».

Итак, это, по всей видимости, прежде всего — мир значащий; абсурд и немотивированность (le gratuit) занимают там подобающее им место еще не выясненных знаков, которые постепенно станут наводящими признаками для полицейского, изучающего «гостиничный номер». Сверх того, всё там обнаружено, объективировано — будь то в виде осязаемой материи (орудия «преступления») или же теоретически менее уловимых следов. Слова и фразы также становятся там предметами, форма которых сможет позднее дать повод подобному же анализу. Вероятно, каждый испытал — зачастую даже не придавая этому значения — поразительную четкость, с какой в самых безобидных снах выглядят стул, камень, рука, падение какого-нибудь обломка (оставляющее странное впечатление, что оно повторится снова так часто, как мы захотим, словно отделившийся фрагмент остался навечно в состоянии падения). Точно такое же впечатление оставляют два-три слова (неизвестно кем произнесенные), образ которых запечатлевается в сознании так ясно, как если бы они читались на указателе, помещенном на перекрестке дорог.

И очень скоро мы замечаем, что утилитарный смысл этих слов, как и жизненное назначение этих криминальных предметов, не имеют, в сущности, никакого интереса. Это только возможные суррогаты самих вещей — вещей, которые одни лишь остаются необходимыми, незаменимыми. Они навязывают себя нашим органам чувств с неукоснительностью, не имеющей отношения к объяснениям, которые будут найдены для них впоследствии. Сильнейшего эффекта присутствия, которым они обладают, достаточно, чтобы нас вполне убедить и удовлетворить.

Неудивительно, что нас так притягивает столь совершенный мир (совершенный — то есть законченный; не упрощенный и непременно однозначный, а такой, где сама двусмысленность сходит гладко), мир, который не является больше обещанием некой потусторонности, а, напротив, освобождает от любой ностальгии. Есть выражение «уйти от жизни в мир грез». Здесь дело в другом: мы держим в руках ключ от этого мира и в то же время понимаем, что сновидения, о которых говорит нам Буске, — не вполне то же самое, что мы видим в наши неспокойные ночи. Это было бы слишком просто: закрыть глаза — и различить подлинные контуры нашей жизни. Не так легко произвести необходимое смещение, для этого лучше, пожалуй, не засыпать. Как мы и предчувствовали, этот сон наяву мог бы попросту быть искусством, фрагменты которого мы, правда, находим иногда в спящем состоянии, но собрать их воедино позволяет нам только сознательная деятельность.

Таким образом, подобно тому, как воспоминание было всего-навсего благовидным предлогом, порожденные сном события и ландшафты — только средство преодолеть непрозрачность более насущных явлений, которые подступают к нам со всех сторон и настоятельность которых — именно то, что сбивает нас с толку; и снова для нас важно избежать «усилия подъема».

Всем тем, кто обладает здоровым телом, дает ему увлекать себя и день за днем все больше растворяется в слаженной работе суставов и мускулов, надлежит сопротивляться ночным видениям. «Грезить — удачное слово для определения того, что происходит в воображении человека, застывшего в неподвижности во время сна». Это слово, нагруженное всевозможными смутно уничижительными аллюзиями, часто помогает людям действия поддерживать свое духовное здоровье. Тем не менее Джо Буске догадывается, что, вопреки всему, он насчитывает немало собратьев среди бывших «себе подобных».

«Я вполне понимаю, — пишет он, — человека, который, направляясь в свою контору, рассказывает себе, что ночью видел во сне то действие, которое выполняет наяву.

Но я, который в бодрствующем состоянии двигается не больше, чем в сонном, как смог бы я, друзья, перенять вашу манеру различать эти два состояния?»

Возможно, что сновидение станет еще более надежным помощником для этих, способных стоять и ходить, «друзей», если они сумеют извлечь пользу из одолженного им зрения неподвижного человека; в конечном счете оно послужит и им, и ему для одной и той же цели — истолкования или, скорее, создания одного и того же мира. «Смотреть мои сны было бы только нелепой игрой, — признается он, — если бы я не прослеживал полученное от них впечатление на дневных предметах».

Впрочем, «ничто не отличает сновидение от дневной жизни: предметы, которые видишь там, похожи на те, что наблюдаешь во время бодрствования». Мы только видим их лучше благодаря освещению: свет «падает с большей высоты».

И вот мы, вне сомнения, вернулись на землю: нам нужно снова встретиться с «дневными предметами», и восхитительная четкость, которой мы только что любовались в течение мгновения, действительно им свойственна. По крайней мере, она должна быть их чертой. Они просят нашего содействия, чтобы ее приобрести.

«Не подражай реальности — сотрудничай с ней. Поставь твои мысли и твой дар выражения на службу дней и отличающих их событий, подчини себя существованию вещей. Если ты не то, чего им недостает, ты — ничто. Ты обогатишь существующее тем, что содержалось в тебе как предчувствие».

Сновидение — это не что иное, как «предчувствие» того, чем станет реальный мир, когда наш разум придаст материи окончательную форму. К несчастью, этих мельком увиденных фрагментов недостаточно, чтобы убедить человека в необходимости быть тем, чего не хватает вещам, так что — по легкомыслию или из-за отсутствия воображения — он чаще всего предпочитает оставить без внимания частичные откровения, зрителем которых стал. Его положение в мире еще увеличивает слепоту, в которой он