Романески - Ален Роб-Грийе

«Обыденность окружающего мира — следствие несовершенства нашего ви́дения, следствие нашей невнимательности. Картина происходящего остается для нас смутной и нечеткой, подобно перспективе, которую прорезают в темноте фары автомобиля; такое же несовершенное, как воображение водителя, наше видение должно непрерывно истолковывать и парафразировать замеченные знаки. Дорогу ночью хорошо видно только в том случае, если вы сумеете отвлечься от видимой вам части дороги».

Хуже, чем «неспособность толковать знаки», отсутствие доброй воли, на которое наталкивается это требование. Если мы не можем, то в основном потому, что не хотим. Несовершенство явлений, составляющих наш мир, бросается нам в глаза, но мы убеждаем себя, что оно нас не касается. Вместе с ответственностью за хаос мы охотно сваливаем на какую-нибудь высшую силу и заботу о завершении творения, словно то обстоятельство, что мы смертны, достаточно извиняет наше отречение.

«Адаптировавшись к жизни, все факты которой она отражает, мысль запрещает себе подытоживать их. В событии мы видим только событие, мы запрещаем себе расшифровывать в нем эпизод одной, обреченной на смерть, жизни.

Наша мысль не хочет быть мыслью о нашей жизни. Мы смотрим, как проходят вещи, ибо хотим забыть, что они смотрят, как мы умираем».

Против этого неприемлемого отречения Буске разворачивает своего рода упорную проповедь, основные темы которой просматриваются во всем его творчестве. Реальная материя, говорит он, еще невидима: «То, что ты называл этим именем, даже не ее образ. Истинная материя скрыта. Нужно, чтобы твоя душа смешалась с ней, чтобы показать ее тебе». Точно так же время и пространство — создание человека или, скорее, будут его созданием. То, что следует спасти, это не я сам, а «земля, камень, зола. Твой долг — спасти пространство и время». В решении стать этим спасителем много гордости и одновременно — величайшее смирение, поскольку человеческая личность здесь совершенно исчезает ради проблематичного творения, которому одному надлежит быть. Но вследствие своего нелепого тщеславия человек хочет сначала «быть», и именно в этом источник его небытия. «Тебя нет… Ты даже не проклят. Проклятие — это всего лишь место твоей смехотворной и чудовищной свободы».

Высочайшее качество нашего сознания — это способность (а в моральном плане — долг) придумать форму, которая сможет придать миру единство и «поднять его до сходства с нами». И это по справедливости будет подлинным пришествием человека, того человека, которому «предстоит явиться».

«Человека-туманность нужно сделать реальным…»

События трудно поддаются пониманию. Однако постепенно мы открываем в них рисунок нашей жизни. Говоря о своей жизни — казалось бы, поломанной трагической случайностью, — Буске пишет: «В ней не происходит ни одного события, которое не было бы какой-либо чертой моей души». И дальше: «Я одновременно субъект и создание моей воли. Человек существует постольку, поскольку он присоединяется к событиям, осуществляет через них то событие, которым он станет». Кто лучше этого инвалида войны, к тому моменту двадцать лет прикованному к кровати, мог сделать для нас эту мысль такой волнующей и ясной?

Недостаточно присвоить и нейтрализовать (récupérer) случай. Еще успешнее, чем заведомо абсурдные события, маскируются те, которые производят впечатление уже интегрированных в некий порядок — поверхностный, но успокоительный, — заменяющий им смысл. Эти события проходят незамеченными, мы забываем остеречься их, и потому они душат нас наверняка.

«Самые невинные, теснее всего привязанные к своим причинам события кажутся подчиненными каким-то тайным отношениям, чертеж которых предоставляет наша душа. Совершаясь в остывшем мире, они тем не менее ненадолго отвечают нашим пожеланиям. Можно подумать, что они встретили себя, ища нас, и, повинуясь физическим законам, вместе с тем уже упорядочились вдали от нас подобно сновидению. Наконец, они были нашим воспоминанием, прежде нежели стали нашим приключением».

Пожалуй, самое серьезное завоевание сюрреализма состоит в том, что благодаря своим систематическим поискам он возвращает «видимым чудесам, подвергающим столь сильному сомнению обыденное ви́дение действительности» всю их ценность и все их значение как «очевидного залога неведомого порядка»; неустанно идя по их следу, мы войдем «в прекрасный замок каждого мгновения». Напротив, тщетно тратить силы на то, чтобы «произвольно приближать утюг к целлулоидному воротничку»; «невозможность найти что-то беспричинное (gratuit) в самых рискованных отношениях» избавляет нас от этих развлечений. Повседневный мир предлагает достаточно богатств, чтобы мы могли воздержаться от экстравагантностей. Самые обычные явления окажутся в конечном счете самыми чудесными.

Наконец, мы должны остерегаться аллегорических построений и символизма. (Это тоже совпадает с идеей, милой сердцу друзей Андре Бретона.) Действительно, каждый предмет, каждое событие, каждая форма является своим собственным символом: «Не говорите, что есть деревянные кресты и знак креста. В таком случае был бы нереальным знак, а означаемая вещь была бы реальной. Между тем и тот и другая — одновременно реальности и знаки».

Мир Буске — наш мир — это мир знаков. Всё в нем — знак; притом не знак чего-либо иного, более совершенного, находящегося вне нашей досягаемости, а знак себя самого, той реальности, которую только требуется выявить.

Для этого у нас имеется удивительное орудие — тело слова и письма, язык. Правда, термин «орудие» лишь наполовину подходит для обозначения того, что представляется нам одновременно средством и целью: будучи знаком по преимуществу (образом всех знаков), он тоже не может иметь значения, которое было бы целиком вне его. Коротко говоря, ничто не может быть внешним по отношению к нему.

«Язык не содержится в сознании, а содержит его. Опыт в области языка вмещает все другие виды опыта После того как я написал женщине: „Я заключу тебя в объятия“, мне остается только обнять ее призрак».

Так что за пределами языка, вероятно, нет больше ничего. Мир «создается в нас» и «завершается словом», ибо слово — это истина: «Истина, ибо из называния предмета оно извлекает результат — пришествие человека».

Писать — это значит «придать нашу реальность истине — от которой мы ее получили, — чтобы снова стать в ее лоне легкими, как сновидения».

«Найдем в себе смелость признать: человек существует только вне себя самого, он — лишь отрицание существования, и для него стало бы несомненным шагом вперед, если бы он совсем себя уничтожил. Парадокс кажется дерзким. Неужели наше существование еще нужно завоевать? Я решительно думаю так. Мы — существо в состоянии падения, существо в изгнании, мы столь же далеки от жизни, как смертельный холод, который тем не менее обладает ценным качеством: очищает атмосферу и придает связность и твердость массе воды. Я — понял. Я хочу дать приют моему небытию под сенью действительности, достойной света, и выковать своими руками предмет, который сотрет мой след».