Литературные первопроходцы Дальнего Востока - Василий Олегович Авченко

с седою бородою и с киркою в руках»; «Каким затерявшимся кажется человек среди этих скалистых гор, лишённых растительности!»; «Угасающий день нагоняет на душу чувство жуткое и тоскливое»; «На гладком льду иней осел розетками. Лучи солнца играли в них, и от этого казалось, будто по реке рассыпаны бриллианты»… Таких фрагментов множество («Всё, что написал В. К. Арсеньев, – это поэма», – говорил лирик Арсений Несмелов). А потом – опять километры латыни и терминов, как будто Арсеньев спохватывается: он – не поэт на прогулке, а командир отряда солдат. Поэтому книги его напоминают гибрид поэтического сборника с учебником.

Владимир Арсеньев был по-настоящему интеллигентным человеком. Однажды китайцы в тайге даже приняли его за писаря, а начальником сочли хорунжего Анофриева, который «постоянно кричал на них, ругался и гнал из чистой половины в помещение для рабочих». Самого Арсеньева кричащим и ругающимся представить сложно. На отдыхе он читает стрелкам сказки Пушкина и «страшные повести» Гоголя. Празднует с ними Рождество, для чего специально захватил в тайгу хлопушки и золочёные орехи…

Владимир Арсеньев писал на стыке художественной прозы и документалистики, науки и литературы. В этом – и сила его, и слабость. Были прозаики мощнее, были сильнее учёные. Уникальность Арсеньева – в синтезе изящной словесности, документа и личного опыта. Можно сказать, что Арсеньев – это жанр. Проницательный Михаил Пришвин назвал Арсеньева «первобытным литератором», а его прозу – «реликтом», потому что «её движение есть движение самой природы».

Интереснейший вопрос – степень беллетризации в книгах Владимира Арсеньева. Порой их считают минимально обработанным полевым дневником, но это далеко не так. Арсеньев осознанно преодолевал документ, взлетая к вершинам художественной философской прозы. Оставаясь безукоризненно точным в описаниях, он понимал: литературное произведение строится по своим, особым законам. Взять хотя бы образ Дерсу Узала. Реальный Дэрчу, как показывает филолог Алексей Валерьевич Коровашко в книге «По следам Дерсу Узала», серьёзно отличался от своего литературного двойника. Последний – образ собирательный, более того: в нём есть многое от автора. Это безошибочно угадал тот же Пришвин: «В Арсеньеве было больше Дерсу, чем в диком гольде».

Ещё в 1909 году Пётр Петрович Бордаков – студент-палеонтолог, спутник Арсеньева – опубликовал рассказ «Дерсу Узала», заглавный герой которого далёк от безупречности: много пьёт, курит опий, не отличается трудолюбием, может заблудиться в тайге, убил множество тигров… Арсеньевский Дерсу – другой. Это один из самых важных и в то же время самых непрочитанных героев русской литературы. Дерсу – не только «первобытный коммунист», как его аттестовал автор. Это человек, живущий в гармонии с собой и миром, обладающий развитым экологическим сознанием, критически относящийся к техническому прогрессу в отсутствие прогресса нравственного. Дерсу Узала – по-настоящему толерантный человек в самом хорошем смысле этого слова, изрядно дискредитированного сегодняшними гримасами тоталитарной толерантности.

Первые книги Владимира Арсеньева для широкого читателя – «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узала» – вышли в 1921 и 1923 годах во Владивостоке, но известность к автору пришла позже, когда в 1926 году оба произведения, будучи объединёнными, вышли под заглавием «В дебрях Уссурийского края». Самому Арсеньеву это издание («переработанное, несколько сокращённое и приспособленное для массового читателя») не слишком нравилось, но именно оно дало выход на большую аудиторию, получило высокие оценки Максима Горького и Михаила Пришвина. Из текста исчезли длинные наукообразные описания ландшафтов, латинские названия животных и растений… Проиграв в научной насыщенности, текст выиграл в художественности и увлекательности.

Среди предшественников и учителей Владимира Арсеньева – классики XIX века. Сохранились его выписки из Тургенева, Чехова, Горького, Куприна, Диккенса, Мопассана – описания дождя, ночи, моря, утра, птиц… В текстах Арсеньева чувствуются традиции русских путевых очерков – писателей Радищева, Пушкина, Гончарова, первопроходцев Невельского, Пржевальского, Венюкова.

Сильным и долгим оказалось литературное эхо самого Арсеньева. Его Дерсу продолжился в пришвинском Лувене, фадеевском Сарле, федосеевском Улукиткане, куваевском Кьяе, вампиловском Илье. Интересно, что в фильме «Валентина», снятом Глебом Анатольевичем Панфиловым в 1981 году по пьесе Александра Валентиновича Вампилова[232] «Прошлым летом в Чулимске», таёжного охотника Илью сыграл тувинец Максим Мунзук, ранее исполнивший заглавную роль в оскароносном фильме Акиры Куросавы «Дерсу Узала» (1975).

Об этом фильме, снятом в Приморье и отмеченном целой гроздью наград, следует сказать подробнее.

Куросава был знатоком и ценителем русской классики: снял «Идиота» по Достоевскому и «На дне» по Горькому, использовал в фильме «Жить» мотивы толстовской «Смерти Ивана Ильича», примерялся к «Тарасу Бульбе» и «Запискам из Мёртвого дома».

Переводить арсеньевскую прозу на язык кино непросто: пространные описания, терминология… Однако японский художник и философ чутко уловил сокрытое между строк. Замысел экранизировать Арсеньева появился у него ещё в 1940-х годах. Между Японией и СССР тогда не было дипломатических отношений, и Куросава подумывал снять кино на острове Хоккайдо, климатически наиболее близком Приморью. Позже режиссёр писал: «На Хоккайдо такой фильм по-настоящему не мог бы получиться. Там иные, не похожие на Уссурийскую тайгу масштабы природы. Там не мог бы жить такой человек, как Дерсу Узала. Эту картину нужно было снимать на русской земле».

В начале 1970-х годов Куросава переживал глубокий кризис. Его фильм «Под стук трамвайных колёс» провалился, режиссёр пытался покончить с собой. И вдруг – приглашение снять кино на «Мосфильме»… Сценарий цветного двухсерийного фильма написали сам Куросава и писатель Юрий Маркович Нагибин[233]. Непростым был выбор актёра на роль Дерсу. Куросава видел в этой роли своего любимого японского актёра Тосиро Мифунэ, но тот был занят. Пробовали певца-нанайца Кола Бельды[234] (исполнителя песен «Увезу тебя я в тундру», «А олени лучше» и др.), бурятского танцовщика Цыдена Бадмаева… В итоге Дерсу сыграл тувинец Мунзук, хотя к его внешнему сходству с Дерсу были претензии – грузноват для таёжника, который каждый день «сопка ходи», широколиц, тяжеловат на ногу (в первой экранизации «Дерсу Узала», снятой в 1961 году Агаси Арутюновичем Бабаяном[235], заглавную роль сыграл поджарый, сухой казахский актёр Касым Жакибаев). На роль Арсеньева Куросава взял Юрия Мефодьевича Соломина, высоко оценив работу последнего в «Адъютанте его превосходительства». Роль китайца Чжана Бао исполнил киргиз Суймонкул Чокморов.

Усы и бороды у актёров были настоящими, солдатские ремни Куросава собственноручно старил наждачной бумагой. Клал в ручей камень, чтобы течение каким-то особенным образом разбивалось о него, поправлял что-то в зарослях, подкрашивал листья, чтобы продлить золотую осень… Подобным подходом отличался Андрей Арсеньевич Тарковский[236]. Сейчас, кажется, так уже не снимают.

Натурные съёмки шли с мая 1974-го по январь 1975-го. Снимали в основном в окрестностях города Арсеньева – в Анучинском и Яковлевском районах Приморья (однажды из Анучина приехали с претензиями – кинематографисты пустили дым, изображавший туман, и потравили совхозных пчёл). Переправу через реку сняли в Ольгинском районе – на реке Аввакумовке. В мемуарах Куросава