Литературные первопроходцы Дальнего Востока - Василий Олегович Авченко

Первые китайцы – копатели женьшеня, звероловы, затем и земледельцы – появились в Приморье буквально за пару десятилетий до русских. Но если с русскими в конце 1850-х сюда пришло Российское государство, то китайское государство сюда не приходило никогда. Более того, по Арсеньеву, Приморье было для китайцев этакой Запорожской Сечью, куда бежали преступники и прочие любители вольницы. Обилие в Приморье зверя и рыбы – ещё одно подтверждение того, что китайским край не был: иначе бы всё давно выловили и съели, как у себя.

Владимир Арсеньев доказывает: Приамурье и тем более Приморье долго находились вне сферы китайского внимания. Только появление на Амуре русских заставило Китай посмотреть в эту сторону.

С другой стороны, о российской принадлежности левого берега Амура, а затем и правого берега Уссури пришлось договариваться именно с Китаем. Арсеньев объясняет это скользкое место так: «Китайцы вообще плохо знали страну (Приморье. – В. А.) и если и смотрели на неё как на принадлежащую к Китайской Империи, то так же, как они смотрели и на все окружающие их страны и народы… которых они считали своими вассалами… Вот почему и Невельской так легко – без одного выстрела – захватил весь Уссурийский край от Амура до Владивостока». По Арсеньеву, лишь сами начавшиеся переговоры «дали китайцам мысль, что они имеют право на эту землю», а «отсутствие твёрдой уверенности, что край принадлежит им, исключило какие бы то ни было осложнения». По Пекинскому договору 1860 года Приморье, до того фактически не принадлежавшее ни Москве, ни Пекину, официально стало российским.

Есть, правда, китайские названия, официально бытовавшие вплоть до начала 1970-х, а в обиходе употребляющиеся старожилами даже сейчас (Суйфун вместо реки Раздольной, Лефу вместо Илистойи т. п.). Но Арсеньев указывает: китайскими топонимами пестрят только юг края и долина Уссури. Для остального Приморья характерны названия «туземные» – орочские, удэгейские, нанайские… Из этого следует: на севере Уссурийского края китайцев не было никогда. На юг же они пришли чуть раньше русских и попытались «застолбить» территорию, с ходу заменив инородческие топонимы своими. Надо сказать, что само наличие китайской версии того или иного топонима ничего не значит. Так, известны китайские названия Владивостока и Хабаровска – Хайшэньвэй и Боли, хотя до прихода русских на месте Хабаровска и Владивостока городов не было. Даже Сан-Франциско на китайских картах обозначается как Цзюцзиньшань.

«Исторические факты с непостижимой ясностью свидетельствуют нам, что, когда китайцы пришли на Амур, там были уже русские», – резюмирует Владимир Арсеньев. Он предлагает новую точку отсчёта: «Начало российского владычества в Приамурском крае надо считать не с 1859 года – года административного присоединения края, а с начала XVII столетия, то есть со времени фактического владычества русских на Амуре». Арсеньев выступает как последовательный имперец, доказывая: Россия имеет куда больше исторических прав на обладание Дальним Востоком, нежели Китай. Тем более странным выглядит недостаточное внимание потомков к этой части арсеньевского наследия.

Ничуть не устарели арсеньевские слова: «Разрешение жёлтого вопроса в Приамурском крае много зависит от того, насколько вообще наша политика на Дальнем Востоке будет устойчивой. К сожалению, до сего времени она была очень неустойчива».

Следует отметить, что Владимир Арсеньев вовсе не считал всех без исключения китайцев «вредным элементом». Вот он знакомится с китайцем Че Фаном, который бескорыстно помогал русским крестьянам – дал им семена, когда у тех размыло пашни. Поговорив с ним, офицер «вынес впечатление, что он действительно хороший, добрый человек», и решил хлопотать о его награждении. Другой положительный образ китайца – старшина Чжан Бао (Дзен Пау), вместе с которым Арсеньев боролся с хунхузами. «В личности Чжан Бао… было что-то интеллигентное», – писал Арсеньев. Чжан Бао пользовался авторитетом в тайге, мирил врагов. Его рассказы о прошлом были «страшными, кровавыми драмами». Арсеньев предполагал, что Чжан Бао – беглый политический преступник. По сведениям, которые приводит железнодорожник, товарищ и спутник Арсеньева Иосиф Дзюль, Чжан Бао – не имя, а что-то вроде названия должности, «охотничий старшина». Настоящее же имя китайца было Чан Гинчин. В 1899–1908 годах он возглавлял дружину, боровшуюся в уссурийской тайге с хунхузами. В 1913-м Чжан Бао был убит.

Будучи точным и честным, Владимир Арсеньев отмечал такие черты китайцев, как солидарность, гостеприимство, забота о путнике, трудолюбие… Их сравнение с русскими переселенцами часто оказывалось не в пользу последних. Ханшин – самопальную водку – китайцы пьют часто, но «допьяна не напиваются… В урочное время все на своих местах… Полную им противоположность представляют русские переселенцы». На соотечественников, обживающих Приморье, Арсеньев смотрел без розовых очков: «Больно… сознавать, что это русские люди!» Одни бежали «от солдатчины», другие «оказались наиболее беспокойным элементом у себя на родине». Это «недовольный кляузный народ, ленивый и постоянно на всех озлобленный, особенно на начальство… Вообще, на этих людей положиться нельзя. Они индифферентно относятся к проигранной кампании и к вопросам о будущем столкновении с Японией». А вот – об амурских русских: «Продав рыбу и окончив поставку дров, крестьяне закупают себе самое ограниченное количество муки, а на остальные деньги начинают кутить. Огульное непробудное пьянство продолжается в деревне до тех пор, пока не будут израсходованы все деньги… Вот почему экономическое благосостояние амурских крестьян очень незавидное. В нравственном отношении они стоят несравненно ниже крестьян-переселенцев, осевших в Южно-Уссурийском крае. Леность, разврат, пьянство – обычные явления не только среди взрослых, но даже и среди подростков».

Если к китайцам и японцам Владимир Арсеньев относился с недоверием и опаской, то его отношение к инородцам было трепетным и сочувственным. Он глубоко переживал по поводу разрушения их традиционного образа жизни, к чему приложили руку и китайцы, и русские: «Они принесли болезни, спирт и деньги, погубившие впоследствии так много людей». Показательно, что Арсеньев ставит болезни (прежде всего оспу), спирт и деньги в один ряд.

Об инородцах Владимир Арсеньев пишет: «Не они пришли к русским, а, наоборот, русские пришли к ним, захватили их земли…» Ещё: «Они младшие наши братья… Благодаря счастливому стечению обстоятельств мы опередили их – и только!» По словам Арсеньева, именно инородцы показали русским и нефтяные месторождения Сахалина, и золотые россыпи, и перевалы через Сихотэ-Алинь, и годные для заселения места. «Самый факт жизни этих людей где-то в глухой тайге, в тысячах километров от населённых пунктов – является несомненно полезным… Мириться с вымиранием инородцев значит мириться с вымиранием большей части населения Сибири». Арсеньев вспоминал колонизацию Америки, уничтожение «наиболее свободолюбивых, жизнеспособных и гордых» индейцев, которое «навсегда останется на совести европейцев», и заявлял: подобного не должно повториться. Вместе с тем современный ему опыт работы американского государства с индейцами Арсеньев приветствовал: «Ныне среди американских индейцев есть лица, кончившие университеты. Нигде в настоящее время инородческий вопрос не стоит так благоприятно, как у американцев!