Политические сочинения. Том II. Социальная статика - Герберт Спенсер

более соответствует предмету. Существует много случаев, из которых другие лица могут быть оскорблены действием способностей, а закон о равномерной свободе все-таки не будет нарушен. Человек может вести себя нелюбезно, может употреблять грубые выражения, может беспокоить отвратительными привычками. Кто оскорбляет таким образом нормальные чувства, тот явно уменьшает счастье. Если мы скажем, что всякий может упражнять свои способности только до тех пор, пока он не причиняет другому страдание, то мы этим воспрещаем подобное поведение. Но если мы требуем только, чтобы свобода каждого была ограничена равной свободой всех, то мы его не воспрещаем, потому что тот, кто таким образом упражняет свои способности, не мешает другим действовать точно так же и в тех же самых размерах. Каким образом можем мы выйти из этого затруднения? Ни одно из выражений закона не удовлетворяет нашим требованиям, а мы все-таки должны выбрать одно из них. Которое следует выбрать и почему?

По весьма основательной причине мы должны выбрать первоначальное. Ограничивая свободу каждого равной свободой всех, мы исключаем обширный разряд неправильных действий, но оставляем не исключенными некоторые из них. Ограничивая свободу каждого необходимостью не причинять другим страданий, мы исключаем все эти неправильные действия, но воспрещаем вместе с тем и много правильных. Одно не отделяет всего, другое отделяет слишком много. Одно заключает в себе отрицательную, а другое – положительную ошибку. Ясно, что мы должны принять то, в котором есть отрицательная ошибка, потому что его недостатки могут быть исправлены дополнительным законом. Здесь мы видим необходимость сделанного выше различия между справедливостью и отрицательным облаготворением, или отрицательным проявлением симпатии – различие это мы делаем постоянно в жизни. Справедливость полагает первый ряд границ для упражнения способностей, и эти ограничения совершенно правильны всюду, куда они достигают. Отрицательное облаготворение, или отрицательное проявление симпатии, полагает другой ряд подобных границ. Все недостатки первых пополняются последними. Оба эти закона в существе своем различны, и мы видели, что попытка дать им одно выражение приводит к роковым ошибкам.

§ 5. Против всего сказанного, по всей вероятности, будет сделано еще одно возражение. Под неограниченной свободой упражнять свои способности нужно понимать полную свободу делать все, к чему побуждают способности, или, другими словами, делать все, что лицо желает. Итак, можно сказать, что если лицо имеет свободу исполнить все свои желания, если только оно не переступает границу, за пределами которой лежит свобода действий других, то, следовательно, оно может беспрепятственно вредить самому себе: оно может напиваться пьяным или совершить самоубийство. Против этого можно, во-первых, ответить то же, что уже было сказано выше: если закон в настоящем случае признает известного рода действия безнравственными и воспрещает их, то из этого вовсе не следует, что он вне этих действий считает всякую безнравственность законной. Ограничение, поставленное им для свободной деятельности способностей, хотя и должно быть признано самым существенным, но оно не единственное; оно не должно мешать другим дальнейшим границам свободы. Явившееся здесь затруднение уже показывает, что существует потребность в дальнейших ограничениях.

Следует, однако же, заметить, что эти дополнительные ограничения несравненно меньшей важности, чем основной закон. Они при существующих обстоятельствах не способны, подобно этому закону, к строго научному развитию; относящееся до них учение может быть развито только на основании высших форм полезности. Границы, поставленные свободе каждого человека подобной же свободой каждого другого, почти всегда могут быть определены с точностью; каковы бы ни были условия, но относительные размеры свободы, требуемой людьми, могут быть сравниваемы, и равенство или неравенство между этими размерами может быть определено. Если же мы сделаем предположение, что человек не должен иметь свободы вредить самому себе и что он, за исключением случаев вроде вышеприведенных, не должен иметь свободы делать то, что причиняет несчастье его соседям, и если мы из этих предложений начнем делать выводы, то запутаемся среди таких сложных определений удовольствий и страданий, что точность наших заключений подвергнется очевидной опасности. Не подлежит сомнению, что гораздо легче определить последствия известного действия по отношению к себе самому или к другому, чем определить окончательный результат известных общественных мер по отношению к целой нации; поэтому в частной жизни относительно менее опасно руководиться соображениями полезности. Но совершенно справедливо также, что даже тут можно достигнуть благонадежных заключений только в меньшей части случаев. Во-первых, для нас часто невозможно определить, какие последствия возьмут перевес, дурные или хорошие; затем, мы часто не можем сказать, в каком состоянии находятся способности, подвергающиеся страданию – в нормальном или в ненормальном. Например, хотя совершенно ясно, что пьянство есть вредное упражнение способностей, так как оно производит более страданий, чем удовольствия, но вовсе не ясно, где тут граница между пригодным и вредным для нас; вовсе не ясно, где граница между полезной и вредной интеллектуальной деятельностью; невозможно определить меру преимуществ, которая может оправдать человека, если он подвергнет себя вредному для него климату или образу жизни. Во всех этих случаях вопрос идет о счастье, и ложный путь тут нельзя допускать по тем же причинам, как и относительно пьянства. Если бы по отношению к частным поступкам даже можно было определить, преобладают ли благодетельные их последствия над страданиями, то затем оставалось бы еще одно затруднение: мы не можем с точностью различать страдания вредные от страданий полезных. Так как мы теперь не вполне приспособлены к условиям нашей жизни, то неизбежно должны происходить страдания от ограничения способностей, слишком деятельных, и от чрезмерного напряжения тех, которые слишком слабы для своего назначения. Так как подобные страдания необходимы для развития совершенного человека, то действия, от которых они происходят, не могут быть осуждаемы. Ясно, что искусный труд необходим для произведения наибольшего счастья, но приобретение этой ловкости так тягостно для нецивилизованного человека, что только самая строгая дисциплина может его к этому принудить. Только по истечении многих лет утомительного труда мы можем достигнуть той степени интеллектуального развития, которая требуется нашим современным о́бразам жизни; может быть, нет возможности привить ее расе иначе, как пожертвовать отчасти и временно телесным здоровьем. Осуществление божественной идеи требует заселения всех обитаемых местностей, а такое заселение предполагает приспособление человечества к разнородным климатам; приспособление это не может иметь места без значительных страданий. Вот случаи, в которых свобода человеческая не может быть ограничена необходимостью не причинять себе вреда. Такое ограничение должно остановить приближение наше к наибольшему счастью. Выше мы видели, что бывают случаи, где, по подобным же причинам, человеческая свобода не может быть ограничена необходимостью не причинять страданий другим. Здесь мы должны обратить внимание на то обстоятельство,