Семиозис - Бёрк Сью

На хлопковом поле пошел в рост лопух. Коты готовы грызть нежные побеги лопуха и не особо пакостить, если им весело, а веселье для них – это напрыгивание друг на друга, напрыгивание на меня, догонялки, погоня за мной, погоня за ящерицами, прятки и даже чехарда. Чехарде их научил я. Я даже обучил котов работе слухачами с Онорой, она у нас глухая. Их ограничивает их собственное отношение. Жизнь должна быть веселой.

Я думал про это, пока бегал с ними, перепрыгивая через еще не проснувшиеся стволы хлопка, напевая и танцуя. Солнце нагрело воздух, росистые кораллы пахли сладко (ну, на самом деле, пахли голодно, но это уже их проблема). Только что вылупившиеся гусеницы расползались, поедая почву и избегая кораллов. Я высматривал гигантских ястребиных летучих мышей, которые едят котов. Легкий ветер потрескивал в веревочных пальмах, окружавших поле. Стая оленьих крабов кралась за ними, избегая нас.

Группа радужных бамбуков стояла на краю поля в окружении чертополоховых кустов, которых он использует как охранников. За нами наблюдали глазки на стволах бамбука, крошечные, как пылинки. Он создал шоу, создал краски, так что должен видеть (еще одно Правило Октаво). За нами наблюдают. Нас обучают. Вознаграждают. Оценивают. Коты выше всего ставят веселье. А чего хотят миряне? Чего хочу я? Женщин, трюфель, музыку, детей, еду, надежную крышу над головой…

Какой-то кот подпрыгнул, вцепился в бахрому на моем воротнике и раскачался. Не успел я его поймать, как еще трое решили повторить этот трюк, а потом – все остальные, а я сдался и рухнул на землю, весь в фиппокотах. Я хохотал так, что встать не мог.

Да уж, у меня талант к межвидовой коммуникации. Чувство юмора у меня фиппокотовое.

Когда сорняковый пир закончился, мы протанцевали обратно в город, и кот по кличке Горох возглавил процессию, прыгая задом наперед, что никто из нас не особо хорошо умел – в чем и заключалось все веселье, – и я случайно ни на кого не наступил, так что мы благополучно добрались до дома.

Если бы я захотел обучать животное с нуля, то с чего бы я начал? Нет, вопрос неправильный. Если бы я был животным, готовым обучаться, что бы я сделал? Прежде всего я захотел бы реагировать быстро, чтобы обучающий понимал: я не безнадежен, даже если не ловлю все на лету. Это значит, что мне надо ответить бамбуку в этот же день… как-то. Даже если это не к добру, игнорировать это нельзя.

Я еще немного поизучал шоу, не усваивая урок, но, может, это и не страшно. А потом я разыскал Раджу в оранжерее: она делала отводки листьев тюльпанов для весенней посадки. Грязь и сок на ее руках делали их еще более привлекательными, но, будучи джентльменом, я рук не распускал.

– А корни бамбука могут ощущать свое окружение?

– Конечно. – Ну, хотя бы мой вопрос не вызвал у нее раздражения. – Они никогда не пробивают тротуар или фундамент, не перекрывают водопроводные трубы. Бамбук знает, где он находится и что у него вокруг корней.

– А если посадить у шоу чертополохи? Он заметит?

Ее губы медленно раздвинулись в улыбке. Я попал в интуитивную точку.

– Он знает чертополохи, – проговорила она. – Ему нравятся чертополохи.

Мы разыскали чертополохи в лесу, надели перчатки и пересадили их, по одному у каждого цветного ствола. Случайно или намеренно наши пальцы несколько раз соприкоснулись – приятное ощущение даже через перчатки. Романтика вырастает из мелочей, как когда летучие мыши чирикают «Здесь». Вот только я ее не интересовал. Муж у нее был фертильный, и она вроде была с ним счастлива.

– Растения действуют медленно, – сказала она. – Ответ мы можем получить через несколько дней или даже недель.

– Я умею ждать, – бросил я.

Может, она еще передумает.

Вечером я поставил у чертополохов надежные загородки и устроил игры для самых младших ребятишек. «Все бегут к оранжевому! Сьерра, найди фиолетовый! Какого цвета небо? Где этот цвет?» Я надеялся, что бамбук за этим наблюдает.

Когда дети отправились спать, я собрал ветки каждого цвета в пышный букет (надо надеяться, бамбук не обидится) и принес его Индире. Она тихо меня поблагодарила. Волосы ей надо было бы расчесать. В доме у них было как всегда чисто, но это, наверное, постарались друзья и соседи, заходившие помочь. Бек сидел рядом с ней, вырезая ложку. Он еще раньше пригласил меня заходить и веселиться – и по его приглашению я все понял, еще не войдя к ним.

– Как сегодня Снежка? – спросил я с улыбкой.

– Нормально. Наверное. Трудно сказать. Она не такая, как другие малыши.

– Все малыши разные, вот чем они мне нравятся. Как ты?

– Хорошо. Немного устала.

Ей было нехорошо, это было видно с первого взгляда.

– Бамбук видела?

Не видела, конечно. Бек сказал мне, что она отказалась выходить из дома, даже на ужин, так что я с охотой его описал, сообщив о своем новом задании и о детях и чертополохах. Мы с Беком шутили и каламбурили (ей каламбуры всегда нравились, и чем глупее, тем лучше). Она улыбнулась, но смеха мы от нее так и не добились. Снежка заплакала.

– Она голодная, – сказал я. – Принести ее?

– Голодная? Ты уверен?

– Я специалист по коммуникации.

Когда я взял Снежку на руки, она извивалась: краснощекая, нетерпеливая, не боящаяся прогибать мир под себя. Я вручил ее матери. Снежка сосала громко, сосредоточившись на сложном процессе питания. Как это прекрасно: младенцы и матери, все еще связанные. Жизнь творит жизнь, один человек становится двумя… Этот процесс почти заканчивается при рождении, но для подлинной независимости нужны еще многие годы.

Малышка была в полном порядке. У матери – послеродовая депрессия. Роды – это тяжело, и они не заканчиваются с перерезанием пуповины, ни для младенца, ни для матери. Я поцеловал Индиру в щеку, а Бек проводил меня до двери и поблагодарил за то, что я пришел. Я вынырнул на улицу, где ночной воздух был холодно-чистым, и глубоко задышал. Его ребенок, его жена? Только по большей части. Моя работа далеко не закончена.

Бамбук

Частицы пыльцы, крошечные и маслянисто-спешащие, опускаются на нектарные пестики. Пыльца несет сообщения. Зерна наполняются водой и сахаром, и я их поглощаю и читаю. Внешняя стена демонстрирует скульптуры, идентифицирующие отправителя: это бамбук, выросший из семян, распространенных много лет назад для создания часовых. Он с трудом выживает на юго-западных горах, отвратительно искореженный ветрами и холодом, изголодавшийся почти до отупения, маленький и одинокий. Он бесконечно болтлив, несмотря на нищету, которая должна была бы ограничивать его способность создавать сообщения.

Для отправки сообщение было разбито на девять частей, скопировано и выпущено в виде облаков пыльцы. Расстояние большое, а ветры капризны. Внутренние стенки первых восьми зерен дали изображение земляного орла. Внутренняя часть клеток сказала, что с гор вышла стая. Прождав несколько часов, я поймал последнее зерно. Оно говорит, что в стае как минимум сорок орлов. Сорок!

Я видел, как орлы барабанят своими воздушными мешками перед атакой. Их кривые клювы разрывают животных с такой же легкостью, с какой фиппольвы ломают деревья. Клубнелуковица предка говорит, что орлы посещают горы в конце зимы, доставая запасы пищи, оставленные летом, и охотясь на животных, залегших в спячку в пещерах. Однако обычно стаи меньше. Сорок могут полностью истощить гору.

Я пробовал орлов. Первые чужаки закапывали их тела: их мясо богато железом. Я знаю орлов.

Я пробовал и первых чужаков. Когда они только появились, я неправильно их оценил. Они строили укрытия, словно простые птицы, жили колониями, как простые фиппокоты, пользовались огнем, как простые орлы. Однако они управляли огнем и делали его сильным и преобразующим. Их первая печь сияла, словно Солнце, и из этой печи вышло стекло, поразительный искусственный камень, и чужаки окружили меня моими собственными красками, и поливали меня, и кормили. Я давал им плоды.

Мы общались с помощью электрических волн, которые они называли радио. Мы поделились простыми идеями о математике и метеорологии, и это стало началом. Я объяснял животных и растений. Они рассказали мне, что я живу на шаре из почвы и камня, шаре невообразимого размера, который вращается и обращается вокруг Солнца и накреняется, что объясняет не только день, но и разную длину дня при смене времен года. Когда-то они жили под иным Солнцем.