Семиозис - Бёрк Сью

– Если бы понять, что означает эта их дробь…

У Ивана загорелись глаза.

– Точно! Когда они заваливали Когтя, у них все было рассчитано.

Мы все принялись обсуждать то, что видели и слышали во время нападения орлов, пытаясь собрать воедино сведения о том, как они общаются, чтобы можно было подслушивать. Мы мало что поняли, но это определенно было лучше, чем сидеть и говорить обо мне.

Мясо орлов оказалось мускусным и вяжущим, и вдобавок жестким, но мы намазали его горчичным соусом и все-таки съели. Иван и Зои пошли домой со мной. Наверное, за меня думал трюфель, потому что я решил взять их обоих.

Я проснулся зажатый между ними, голый и разогревшийся, с сушняком и похмельем, слушая, как какой-то фиппокот возится в нашей одежде на полу, и пытаясь представить себе, каково быть Беком. Я бы просыпался каждое утро с одной и той же женщиной – женщиной, которая меня любит и которой я нужен, и я был бы рядом каждый день, потому что она тоже была бы мне нужна. Разные женщины – это весело, но я же не фиппокот и не хочу одного только веселья. На месте Бека я был бы центром жизни троих детей, а не находился на краю жизни массы ребятишек. Я нравлюсь детям – возможно, они даже любят меня, но, когда им сложно, им всегда нужны мама и папа. Будь я Беком, я был бы самым обыкновенным, просто одним из граждан Мира. Не великим коммуникатором, не альфой-орлоубийцей. Мне не нужно было бы никому ничего доказывать…

Но все сложилось не так. Жизнь несправедлива. Может, Беку хотелось бы быть мной. Вселенной наплевать, и для нее мое счастье не интересно. Но я бы мог вредить, а мог бы помогать и мог быть счастливым – пусть это и ни для кого и ни для чего не важно.

Зои с Иваном проснулись. Даже с избытком трюфеля в организме мы весело встретили рассвет. После завтрака я поздоровался с фиппокотами, поработал с новым пометом, чтобы они ко мне привыкли, и повел команду котов за северо-западную сторону города, где благодаря борьбе в грязи они выкопали яму, а я захоронил остатки вечернего орлиного банкета. Никому не захотелось забрать с собой оставшееся мясо.

Я навестил львов: они все еще беспокоились, но старое поле из-под ямса им понравилось. Его скоро вспашут и подготовят под посадки. И, что особо порадовало, они откопали довольно много корней трюфеля. Пока я их собирал, предвкушая будущее потребление, одна из самок подобралась ко мне, чтобы предложить себя. Я позвал Копальщика, но он уже к нам спешил. Он уже понял, насколько выгодно иметь альфа-самцом не льва.

Я пообедал с Индирой, Беком и их ребятишками. Нет худа без добра: благодаря нападению Индира вышла из депрессии. Она вернулась мыслями к своей работе строителя.

– Нам надо перенастроить подачу воды, – сказала она. – Мы брали воду из ключа на холмах, но с увеличением населения нам понадобится больше воды. И источник надо лучше защитить.

Снежка была в полном порядке. Она ничего не заметила – ни состояния матери, ни пугающих монстров у реки. А вот Луна и Ветер были выбиты из колеи и задавали массу вопросов.

– Они могли попасть в город?

– Они не хотят пересекать реку, – сказал я. – А мост львы обрушили.

– Мы не станем восстанавливать его в прежнем виде, – заявила Индира. – Будем пользоваться подвесным мостом, чтобы в случае необходимости его любой смог бы сломать.

(Орлы жили и на нашей стороне реки, в северных горах, но мы об этом упоминать не собирались.)

Бек проводил меня до двери.

– Она снова в полном порядке, правда?

Его улыбка и взгляды на Индиру во время обеда – на Индиру, Луну, Ветра и Снежку… я их видел и до боли хотел быть им, до боли во всем теле.

– Рад за вас, – сказал я.

Я ни о чем не задумывался, пока был на мосту и на меня надвигались орлы, но знал, что если они пройдут через мост, то на том берегу – все, что мне дорого. Я это знал, не задумываясь над этим. И все, что мне было дорого, уцелело.

На следующий день цветки бамбука раскрылись: меньшего размера и не такие эффектные, как предыдущие: половина были белые, а вторая половина – черные (чистый пигмент, а не фальшиво-черный из-за смешения красок и не фальшиво-белый за счет фоновой ткани или еще чего-то – Раджа это проверила).

Белые цветы смотрели вверх, черные – вниз. Чертополохи у стволов с черными цветами умерли, а с белыми – остались живыми. Только у черных цветов был запах, хотя он ничего особенного никому не сказал, в том числе котам и Копальщику. У нектара вкус был разный: один – кислый, второй – щелочной. Все обсуждали, что это значит и как реагировать. Ну, хотя бы обо мне не говорили.

Нам все равно было бы о чем поговорить. Часть детей и некоторые взрослые (особенно мы, убийцы) страдали кошмарами или бессонницей, так что было решено устроить ежегодный праздник равноденствия раньше обычного – завтра. Праздник проводится в честь переселения в город из старого поселка, так что мы ели обычную трапезу путников: трилобитов, дикий лук и сушеные плоды бамбука. Мы разгуливали на ходулях, притворяясь землянами.

Наконец в сумерках рядом со старой центральной башней мы сняли с себя всю одежду, несмотря на холод, потому что нагота показывала: мы готовы двигаться дальше. Мы разожгли костер, чтобы сжигать сделанные из соломы, дерева и бумаги изображения того, что мы хотим оставить позади. Внутрь фигур запихнули водородные семена, чтобы они взрывались шумно и ярко.

Мы с детьми целый день трудились, создавая большого орла из веток. Он стоял в центре кучи, и клюв у него был меньше, чем в природе, и не такой загнутый, что меня вполне устроило. Сильвия научила детей плести перья, которыми был обвешан орел, – ни одного одинакового, все разного размера, с разным уровнем умения, из разных трав и листьев, в результате пугало выглядело полуощипанным. Оно мало походило на прекрасных и опасных созданий, которые по-прежнему бегали в моих снах смертоносно-координированными стаями, но тем сильнее мне хотелось увидеть, как оно сгорит.

Мои родители, как и еще несколько мирян старшего поколения, сделали соломенные фигурки высоких и худых гуманоидов. Работа Сильвии всегда казалась пугающе живой: она ведь была мастером-плетельщиком. Я раньше донимал родителей вопросами о том, почему они сжигают землян, и наконец, когда я подрос, они рассказали мне все про уход из первоначального поселения; в то время я был слишком мал, чтобы все понять и запомнить. В тот год я понял, что праздник устраивается не для детей, хоть дети и веселились больше всех.

В этом году перед тем, как разжечь костер, Сильвия вручила мне орлиное перо как символ отваги, а потом дети для меня станцевали. Я не подозревал, что они собираются это сделать. В танце прыгающие и воющие львы гонялись за барабанящими орлами. Львы ловили орлов и превращали их в львов, так что под конец все дети уже выли и прыгали (а коты сновали между ними: они никогда не упускали шанса повеселиться). По ту сторону стены наша стая ответно провыла свой клич из трех нот, а потом, очень далеко, завыли дикие львы. На мгновение мы все затихли, прислушиваясь.

А потом мы зажгли костер, и все завывали и скакали, пока наши страхи сгорали и взрывались в ночи, и искры взлетали и гасли, как звезды.

Кое-кто задержался за кувшином трюфеля. Мы снова оделись из-за ночной прохлады. Костер догорел до золы. Я закрепил перо на головной повязке, где оно никого не укололо бы: альфа-самец еще на одну ночь. Я эту роль не выбирал, но я эту роль получил – и был намерен играть ее должным образом.

– Тебе танец понравился? – спросила Раджа. Они с Бласом нервно улыбались. – Это дети придумали. Они боялись, что получится недостаточно хорошо.

– Он был чудесный. Чудесный.

Они переглянулись и расслабились.

– Особенно когда львы завыли, – сказал Блас. – Им очень нравятся львы. Мне приходится напоминать им, что со львами нельзя обниматься, как с котами.

– А раз в лесу тоже есть львы, – добавил я, – то, наверное, это значит, что орлы сбежали, потому что орлы и львы, похоже, враждуют. Но теперь бамбук говорит о чем-то другом, а я не понимаю о чем.