Семиозис - Бёрк Сью

– Кажется, о противоположностях, – предположила Раджа.

– Возможно, – согласился я. – Тогда как показать, что мы поняли? И почему о противоположностях стоит говорить?

Бек ушел раньше, но теперь он прибежал обратно, зовя Бласа.

– Снежке плохо, очень плохо!

Бамбук

Ответа нет. Они не поняли? Дуализм. Вселенная состоит из фундаментальных и антагонистических сущностей и сил. Живое и неорганическое. Растения и животные. Паразиты и производители. Создание и разрушение. Кислоты и щелочи. Болезнь и здоровье. Небо и земля.

День и ночь – это не то же самое, что свет и тьма. Когда-то я думал, что одно и то же, но теперь знаю, что дни и ночи – это результат взаимодействия шара и небес. Точно так же огонь и вода – это результат химических связей и изменений, взаимодействия положительных и отрицательных атомных зарядов.

Я выживаю с помощью прислуживающих животных и растений, и для самых плодотворных отношений мне надо помогать им в ответ. Я мог бы гораздо больше помогать чужакам, если бы мы начали делиться не только питательными веществами, но и идеями. Взаимодействие и объединение разумов может дать разнообразные вещи – нечто такое, чего раньше не существовало, и тогда наш мир будет расти.

Сегодня я наблюдал за огнем чужаков – большим огнем, которого, как выяснилось, я могу не бояться, хоть он мне и не нравится. Животные цикличны, и большой огонь – это ежегодное событие.

Но в этом году огонь устроили не вечером весеннего равноденствия. Полагаю, нападение нарушило цикл. Я могу помочь им точно определять ход дней и лет. Животным важно повторение. Я уважаю их потребности. Я хочу им помочь.

Ответьте мне! Дуализм – простая идея. Свет, тьма. Верх, низ. Живой, мертвый. Коммуникация, молчание.

Даже если вы не поняли, покажите мне, что желаете общаться. Наступила ночь, скоро будет утро. За день вы можете осуществить многое. Хватит самого небольшого действия. Говорите со мной.

Хиггинс

– Вот твой ботинок.

Луна в ночнушке сидела у меня на коленях, сонная и растерянная, а я одевал ее, чтобы выйти на улицу. Блас осматривал Снежку, и мне хотелось бы подслушать, но Луне требовалось мое внимание. Они с Ветром проведут ночь в доме их бабушки, подальше от занятых докторов и перепуганных родителей.

– А вот и второй ботинок. Так, и тебе надо взять одежду на завтра. Что бы ты хотела надеть?

– А эту ночнушку можно?

– Сегодня ночью – конечно. Но завтра утром тебе надо будет одеться. Как насчет коричневого свитера и каких-нибудь брюк?

– Ладно.

Ей хотелось снова заснуть. Я надел на нее куртку, устроил ее на кровати и запихнул в сумку кое-какую одежку.

Ветер оделся и собрался сам и теперь расстроенно смотрел на суету вокруг Снежки.

– Я хочу остаться, – сказал он мне, когда я взял Луну на руки. – Хочу знать, что происходит.

– Снежка больна, так что мы отправимся к бабушке Синтии, чтобы вы поспали. Когда ты утром проснешься, то сможешь вернуться.

Вид у него был недовольный. После перемещения в город младенческая смертность значительно упала, но даже маленький мальчик знал, что младенцы, у которых плохо с дыханием, слишком часто совсем перестают дышать.

– Она – моя сестра! – надулся он.

– Знаю.

– Я хочу помочь.

– И я хочу. Иногда лучшее, что мы можем сделать, – это позаботиться о самих себе.

Я по опыту знал, что сон и еда могут смягчить удар в случае трагедии.

Он посмотрел на меня холодно. Мы с ним и Луной вышли из их дома. На улице небо слабо подсвечивали зеленые всполохи северного сияния. Он спросил:

– Как она? И не ври мне.

Я могу упрощать, но никогда не вру детям. Похоже, он даже на упрощение не был настроен, так что, шагая между темными и молчащими домами, я прошептал:

– Не знаю. На асфиктическую пневмонию не похоже, так что, наверное, какой-то грибок. У тебя два раза был кокцидиомикоз. Это серьезно, но… ну, посмотрим.

– Это точно? – спросил он тоже шепотом.

– Пока нет.

– Это может ее убить?

– Не исключено. Но ты выжил. Дважды. У меня он тоже несколько раз был. Скоро узнаем.

– Почему я должен был уйти?

– Чтобы поспать в тишине. Нет смысла всем не спать всю ночь.

– А ты не будешь спать всю ночь?

– Если смогу помочь, то не буду.

– А что ты можешь сделать?

– Побыть с твоими родителями. Или приготовить медикам сэндвичи. Сбегать за кем-то или за чем-то, если понадобится.

«И смогу увидеть, жива ли моя малышка».

– Если она будет умирать, ты за мной придешь?

Я посмотрел ему прямо в глаза.

– Да.

Он не отвел взгляда.

– Я буду спать одетым, чтобы можно было сразу идти.

Когда я вернулся, Снежка кашляла: визгливым лающим кашлем, вырывавшимся из легких сквозь мокроту и жидкость – и ее личико было красным от напряжения. Красный – хороший цвет. Синий говорил бы о низким уровне кислорода в крови, желтый – о желтухе, серый – о близком конце (три моих младенца умерли. Я немного разобрался в медицине).

Индира сидела, держа Снежку на руках. Блас сидел рядом, пристально наблюдая за малышкой. Бек сгорбился на скамейке. Я сел рядом с ним.

– У нее жар, и температура поднимается, – сказал Блас. – Второй медик пошел за льдом.

Мы по очереди обтирали малышку холодной водой. Кашель усиливался, и она стала бледненькой. Я принес кислородный баллон. Блас подозревал грибок или вирус, но без старой техники не мог определить точнее. Он сделал ей укол антибиотика и противогрибкового средства. У нее начался отек легких.

Индира уставилась в пол, не видя, не реагируя, ссутулив плечи. Подавленная, виноватая. Я знал, о чем она думает: что должна была заметить болезнь раньше, кормить Снежку лучше, одевать теплее, купать осторожнее, вообще не должна была уступать послеродовой депрессии, была плохой матерью. Индира такая: чувствует себя ответственной даже за то, чего вообще сделать не могла бы.

Был ли Бек хорошим отцом? Не очень. Надо ли мне было чаще их навещать? Я мог бы найти время. Оградило бы это ее от микроорганизмов? Нет. Но если бы мы могли сделать еще что-то, если бы существовал способ уберечь малышей от кашля и сыпи, от голода и травм, от ошибок и заблуждений, мы это сделали бы.

Я решил, что в ближайшее время напишу об этом песню – серьезную песню, а не что-то легенькое для детишек. Что-то отражающее боль души, прожившей на день больше, чем надо, и познавшей беду – самую ужасную беду, ту, которую нельзя предотвратить. Песню, которая заставит слушателей плакать, которая заставит плакать меня, когда я буду ее петь, и которую нельзя будет не петь, потому что молчать еще больнее.

Мы не плакали – сидели и молчали. Сильвия пришла и приготовила чай. Она принесла корзину плодов, но я есть не захотел. Они заставят меня почувствовать себя лучше, а я не хочу чувствовать себя лучше. Зашли Иван с Томом, хотя обычно они отстранялись от родительских дел. Они встали у двери, словно воины, словно готовясь убить саму смерть, если та отважится войти. Пришли отец и сестра Бека.

Снежка становилась все бледнее, ее дыхание слабело, а Блас, прослушивавший ее легкие, становился все печальнее. Наконец я пошел за Ветром. Он вскочил с кровати, когда я шепотом его позвал, и пошел за мной, без слов, заливаясь слезами.

У двери он сказал:

– Стой.

Он сделал несколько рваных вдохов и вытер лицо рукавом. С сухими покрасневшими глазами он вошел и встал рядом с люлькой, протянул руку, дотронулся до синих губ Снежки и что-то прошептал. Посмотрев на мать, он окаменел при виде ее глубокой подавленности, а потом подошел обнять ее.

– Снежка – очень хорошая сестренка, – сказал он и втиснулся на стул рядом с Индирой.

Ветер был очень хорошим сыном.

Снежка умерла рано утром, вскоре после прихода пекаря, который тихо похлопотал, раскладывая нам на завтрак теплые лепешки и ореховое масло. Ветер принес тарелку с едой матери, скорее всего зная, что она не захочет есть, но зная и то, что должен это для нее сделать. Он был таким понимающим и чутким, что я был уверен: он будет лучшим человеком, чем я, – и это меня тем утром утешало. Добрым, искренним, естественным – вот каким он должен стать…