Без Царя… - Василий Сергеевич Панфилов

… и это странным образом успокоило меня. Так, будто проснулся от спячки прежний Я.

Знаю, потом это пройдёт, но всё-таки… Закончился ли это синтез двух личностей, или я в этом теле просто начал выздоравливать от депрессивного состояния, Бог весть! Но кажется мне, что всё будет хорошо! По крайней мере, я всё для этого сделаю…

Глава 7

Гаудеамус (НЕ) игитур, и революционный террор с позиции личного опыта

— Экий вы красавчик стали, Алексей Юрьевич! — горлицей проворковала Глафира, любовно отряхивая со студенческого мундира невидимые пылинки. Я недоверчиво покосился в зеркало, и оно послушно отразило всё ту же физиономию невыспавшегося упыря с острыми углами, заострённым хрящеватым носом и хрящеватыми же, оттопыренными ушами, кончики которых вдобавок изрядно обгорели и начали оползать некрасивыми лохмотьями.

— Чистый гусар, — мечтательно вздохнув, уверенно подтвердила Глафира и отступила на пару шажков, дабы иметь возможность рассмотреть прекрасного меня целиком. Заметив, как она смотрит на ткань, надраенные до нестерпимого блеска пуговицы и вышивку воротника, я несколько успокоился, и покосившаяся было Реальность со скрипом встала на свои места.

Как и многие женщины, Глафира оценивает не меня и даже не некий цельный образ, а скорее одежду и аксессуары, а я уже так… в пристяжку. Дополнение к аксессуарам, не очень-то, собственно, и обязательное. Главное, чтоб костюмчик сидел!

Папенька, с царственным видом восседающий в полюбившемся кресле на колёсиках, вот уже пару минут одобрительно кивает головой неведомо чему.

— Не посрами, — неожиданно разродился он скрипуче, — Мы, Пыжовы… хм…

Нахмурившись, он попытался было собраться с мыслями, но не вышло. Очевидно, он попытался, в своём обычае, подтянуть славные деяния предков, будь то действительные или мнимые, к нынешней ситуации, но это оказалось сложнее, чем казалось на первый взгляд.

Род Пыжовых много чем славен, но слава эта всё больше с запахом тлена, затхлости и пыли, начавшая зарастать паутиной полтора века назад. А с университетами у нас как-то не сложилось, да и с образованием вообще. Всё больше домашним обходились…

Собственно, мы с Любой первые в роду, закончившие полный курс гимназии.

— Не посрами, — ещё раз повторил папенька, хмуря брови, — Ну, иди сюда…

Не желая перечить и ссориться из-за мелочей в столь важный день, я послушно подошёл, нагнулся и был троекратно расцелован в губы с таким видом, будто меня наградили орденом перед строем. Глафира всхлипнула от избытка чувств и прижала к набрякшими векам парадный фартук, зашмыгав носом.

В ней удивительным образом сочетается сентиментальность и практичность. С одной стороны — слезоразлив при семейных сценах такого рода, с другой — без малейших сомнений помогает держать папеньку на успокоительных. Но разумеется, это другое… Впрочем, крестьянское бытие к подобному двоемыслию вполне располагает, и для Глафиры в этом нет никаких противоречий.

Не желая разводить сопли в сиропе, я поспешно выскочил за дверь, сразу вытащив платок и с остервенением протерев губы. Не удовольствовавшись этим, достал из внутреннего кармана маленькую, плоскую фляжку с шустовским коньяком и прополоскал рот, выплюнув затем на ступеньки. В подъезде, обычно пахнущем сыростью, плесенью и немного мышами, запахло праздником и разгулом.

— Ляксей Юрьич! — издали заулыбался Пахом, срывая фуражку и расплываясь во всю лохматую бороду сивым махорочным солнышком, — Эта… с праздничком вас!

Давлю смешок и даю ему заранее припасённую золотую пятёрку, отчего дворник довольно ухает и предвкушающее жмурится.

— Благодарствую! — он кланяется и не до конца разгибается, — Стал быть, не зря! Пояснять контуженный труженик совка и лопаты не стал, да оно и к лучшему, в противном случае я минуты на две мог бы утонуть в «стал быть», «эта», «эвона как оно бывает» и прочих связках слов, в его случае используемых как основной речевой набор.

— Так и я, стал быть… За вас, значица! — всё-таки рожает он и так многозначительно щурит глаза, что даже стайке воробьёв, чирикающих вокруг расковыренной кучки навоза, оставленной вот только что лошадью ломового извозчика, предельно ясно — выпьет!

Так-то Пахом ни-ни… Он не какой-нибудь этот… он человек с пониманием! Но ежели, значица, поднесут… или повод-то какой, повод?! Ну грех же не выпить! А?!

— Поздравляем! — вылетела со двора стайка мелкой, золотушной пролетарской ребятни, разом загомонив благие пожелания и своим воробьиным чириканьем навеяв непрошенные ассоциации. Хмыкнув, щедро оделяю их горстью меди «на конфеты» и шествую к загодя вызванному извозчику, зевающему на облучке.

Это уже вне традиций, но я как представил, что какой-нибудь озлобленный тип в трамвае может изгадить мне мундир… А ведь могут, ещё как могут!

Отношение к студенчеству в народе неровные, сложные. Простонародье недоверчиво относится к студентам вообще, кидаясь из крайности в крайность с каждой газетной статьёй в жёлтой прессе, с каждой щепоткой слухов, высыпанной местными распространителями информации.

Малограмотные, легко поддающиеся влиянию, вчера ещё норовящие угостить «скубентов» выпивкой и приветливо улыбавшиеся, несколько дней спустя могли с остервенением охаживать дрекольем тех, кого недавно ещё угощали. Потому шта они, падлы такие, супротив народа и Государя! Так в газетах сказали, батюшка после службы самолично статейку зачитывал!

Черносотенцы не привечают жидов, инородцев и «голодранцев». А заодно и леваков, которых среди учащейся публики с избытком. Могут побить «на всякий случай», особенно если физиономия показалась недостаточно славянской. Ну или как вариант — подозрительной… уж не сицилист ли он?! Ишь, ходит… Бей, робята!

Леваки всех мастей враждебно настроены к «белоподкладочникам», то бишь мажорам. Могут прицепиться на ровном месте, и схватившись сзади за полы, порвать мундир надвое. К слову, эту «забаву» они подхватили у молодых офицеров, издавна балующихся так, и рвущих не только студенческие мундиры, но и скажем, чиновничьи. Из тех, что пониже чином и победнее, разумеется.

А народишко нынче нервный, заводится вполоборота! В общем…

— Трогай! — приказал я извозчику и бородатый «Ванька» «тронул» вожжами бодрую игреневую кобылку, потянувшую пролётку от дома.

— Кассо[30] умер, но дело его живёт, — промокая лоб посеревшим от пота платком, истерически рассмеялся узколицый сосед, стоящий в строю слева от меня. Его слова стали неким детонатором, и среди студентов-первокурсников, выстроенных на солнцепёке в ожидании ректора с деканами, начались разговоры, смешки… А кое-где ситуация стала опасно напоминать митинг!

Я хмыкаю, но отмалчиваюсь, хотя есть что сказать. Увы, но при моей специфической физиономии и совершенно невыразительной мимике, доверия у людей я не вызываю совершенно. Как бы это сказать…

… с одной стороны, видна «порода». Не знаю, какая уж там была селекция, да и была ли она вообще, если не считать таковой повышенную устойчивость к алкоголю, но что