Без Царя… - Василий Сергеевич Панфилов

Раздражает даже такая мелочь, а пуще того — необходимость «держать лицо» и ни словом, ни взглядом не выдавать как собственного настроения, так и того, насколько всё плохо. Во-первых, не хочу портить сестре свадьбу, а во-вторых…

… бессмысленно. В сложных ситуациях они просто впадают в ступор, и либо принимают наихудшие решения из возможных, либо пытаются переложить ответственность за собственные жизни на меня — того, кто собственно и озвучил проблему. Не забывая потом тыкнуть носом, что всё-то я сделал неправильно, да…

Здравый смысл, аргументация и логика? Слышали, проходили… не применяют. Папенька тем временем, оторвавшись от просмотра литографии, поднял голову и вздёрнул бровь, рассматривая старшую дочь с некоторым недоумением.

«— Не иначе, как вспоминает, кто она такая», — подумал я со смесью вины и злого веселья. Потом в купе заглянула вернулась Глафира, неся перед собой чисто вымытый (и кажется, даже опрысканный одеколоном!) горшок перед собой, захлопотала вокруг Любы, папеньки и подошедшей Нины…

… дальше воцарилась та хаотичная суета, в которой почти каждая женщина чувствует себя естественно и уверенно, а у мужчин начинают ныть зубы и портится настроение. Папенька, очевидным образом подтормаживая, несколько растерялся, но потом принял привычный, безмятежный вид патриарха родовитого семейства, восседая в кресле, как на троне, и воображая себя не иначе как владетельным князем.

— Пойду, проводника спрошу… — бросил я, поспешив удалиться прочь, не уточняя, о чём же, собственно, я хотел его спросить?

«— С обезболивающими перебор», — подумал я, встав у окна и бездумно глядя на проплывающие пейзажи, всё менее пасторальные и всё более индустриальные. Состав потихонечку приближается к Севастополю, а меня аж колотит от нервного напряжения. Всё кажется…

— Не угостите папиросой? — поинтересовался я у вышедшего в коридор немолодого капитана по Адмиралтейству, как раз открывшего серебряный портсигар с различимой дарственной надписью.

— Извольте, — попутчик радушно угостил меня отравой и дал прикурить от «фронтовой» зажигалки, сделанной из гильзы, — В Севастополь направляетесь?

Не без труда удержавшись от закатывания глаз, затянулся осторожно, и табак, проникший в лёгкие и кровеносную систему, вскружил голову дурманом. Непривычно… и не сказать, что приятно, но сейчас мне очень нужно что-то этакое, а иначе, боюсь, могу сорваться.

— Да, — отвечаю спокойно, пытаясь унять головокружение, — сестра замуж выходит…

Начался пустой разговор, с теми ничего не значащими фразами, которые используют, когда не знают, что сказать. Несколько нелепый вопрос капитана прояснился достаточно быстро: оказалось, он после госпиталя получил новое назначение, и сейчас сильно нервничает.

— Господа! — зычным голосом объявил проводник, протискиваясь мимо нас по коридору, — Через полчаса наш состав подъедет к вокзалу…

— Алексей! — выглянула из купе Люба, стрельнув глазами в капитана и приветливо ему улыбнувшись, — Слышал? Севастополь скоро! Собираться нужно!

Выдохнув сквозь зубы, распрощался с со случайным собеседником и вернулся в купе, погрузившись в тот ненавидимый мужчинами хаос из женских сборов, многократно вопросов, которые в принципе не требуют ответов, тормошения и упрёков за всё… Да хотя бы за то, что не суечусь вместе со всеми и совершенно не переживаю! Как я могу?! В такой день!

Хотелось высказаться, но… во-первых, бесполезно, а во-вторых… я очень надеюсь, что через несколько дней Люба перестанет быть моей проблемой и станет проблемой мужа! К тому же, есть вполне нешуточная вероятность, что после медового месяца она заберёт к себе Нину. Во всяком случае, планы такого рода озвучивались, хотя и не слишком уверенно.

«— Осталось потерпеть несколько дней» — повторяю как мантру, снова и снова отвечая на вопросы, перекладывая вещи с места на место и служа громоотводом нервничающим сёстрам. Гудок паровоза, здание вокзала и…

… на перрон ступили невозмутимые девушки, сделавшие бы честь даже выпускницам Смольного Института. С лёгкой полуулыбкой на чётко очерченных губах, полные сдержанного достоинства и грации, они были почти очаровательны.

Люба чуть порозовела от смущения при виде будущего супруга и подала ему руку, которую тот и поцеловал, не отрывая взгляда от глаз невесты. Сам Арчековский, затянутый в парадный мундир, с боевыми орденами и невозможно бравым видом, выглядел ожившей фотографией патриотического толка из тех, что печатают в газете «Русский Инвалид[24]» и журнале «Нива[25]».

Минута, наполненная многозначительными взглядами, жестами и теми прикосновениями, когда едва уловимое касание затянутой в перчатку женской руки кажется ужасно неприличным, тянулась бесконечно долго. Наверное, это и есть те минуты, ради которых живут женщины… но мне они дались очень тяжело.

«— Будто позируют», — пришла в голову мысль, но почти тут же понял, что так оно и есть! Здесь и сейчас их оценивают товарищи жениха и подружки невесты, знакомые с обеих сторон и Бог весть кто ещё, оказавшийся в эти минуты на вокзале.

Можно даже не сомневаться, что позже каждый жест, взгляд и легчайшие колебания мимических мышц будут сочтены, взвешены и внесены в альбомы памяти, дабы потом разбирать на досуге, перемывать косточки и при случае говорить что-то вроде…

«— А я всегда это знал (а)! Помнишь, они тогда…», и полный сдержанного (или не слишком сдержанного) торжества человек начинал вспоминать события многолетней давности.

Затем рамки этой движущейся фотографии треснули, и торжественный строй блестящих морских офицеров рассыпался, перемешавшись с подругами невесты, Сабуровыми и всеми теми знакомцами, друзьями семьи и почти случайными людьми, присутствие которых было сочтено в этот день уместным. Разом все заговорили, загомонили… но впрочем, очень и очень сдержанно, памятуя о том, что здесь и сейчас оценивают поведение не только жениха и невесты, но и всех присутствующих.

«— Марлезонский балет[26], - промелькнуло у меня в голове, но оправив свой студенческий мундир, я принялся послушно исполнять свою роль, не отступая от прописанного сценария и позволяя лишь толику лёгкой импровизации, — Нужно немножко потерпеть».

— По неровным дорогам Галиции,

Поднимая июльскую пыль[27],

— неожиданно грянул духовой оркестр. Бог весть, кого уж там встречали или провожали, но музыканты играли слаженно, начищенная медь сияла на солнце, и даже мне показалось, будто военный оркестр ангажирован специально для нас.

— Эскадроны идут вереницею,

Приминая дорожный ковыль.

Прощай, Россия-мать!

Уходим завтра в бой.

Идём мы защищать

Твои границы и покой!

Раскалённые жерла, фонтаны огня,

В наступленье идёт эскадрон.

По траншеям, позициям, вражьим тылам

Раздаётся наш сабельный звон.

Оркестр играл, мы шли, а Глафира, сияя отражённым счастьем, катила отца вслед за женихом и невестой. Мы выходили с вокзала под звуки марша так, будто музыка играла