Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден

Народу на службе было много, и дело не в одном лишь праздновании Рождества. Сколькие здесь слышали о волке с алой пастью, что рыщет по заснеженным полям? Собор был островком света и безопасности, хотя холод здесь царил такой, что без шубы службу и не выстоишь. И все равно – куда еще прийти в такую ночь, как не сюда?

«И если не Бог Он, Кому Отец говорил: Сей есть Сын Мой возлюбленный, о Нем же благоволих?»

Святые слова утешали, навеивали образ младенца Христа. В такую ночь думать бы о рождестве и воскресении, но мысли почему-то сосредоточились на распятии, на боли и страданиях в Гефсиманском саду тысячу с лишним лет назад.

К руке князя притронулась теплая ладонь жены, и он понял, что стоит с закрытыми глазами, да еще и покачивается, словно молящаяся старуха. Негоже. Надо сохранять спокойствие, когда на него устремлено столько глаз. На него смотрят с надеждой, а он стоит тут беспомощный, потерянный. Зима монгольские полчища не остановила. Если бы ему доверяли братья, он мог бы выставить в поле силу, способную обратить захватчика вспять, а они все думают, что он пытается захватить власть, и всем его гонцам дают от ворот поворот, а на письма не отвечают. Быть окруженным такими глупцами! Как тут обрести мир, даже в такую ночь.

«Если не был Он плотию, кто зван был на брак в Кане Галилейской? И если не Бог Он, кто превратил воду в вино?»

Напевный монотонный голос священника успокаивал. В ночь Господня рождества и псалмы надлежит читать светлые, праздничные. Эх, знать бы, что у монголов на уме… Не думают ли они напасть на его Владимир и на Москву? А может, и до Киева дойдут? Да не может быть. Сколько уж лет минуло с той поры, как они так глубоко врезались в русские леса и степи, сея смерть по своей прихоти, а затем исчезли без следа. Столько потом легенд ходило об этих душегубах. Татары. В прошлый раз они и впрямь нагнали ужаса. Пронеслись вихрем, а затем будто испарились.

И удержу на них нет. Ярослав снова начал размашисто креститься и класть поклоны, молясь всем сердцем, чтобы город его и семью миновало это лихо. Господь, как известно, милостив. А вот монголы – нет.

Где-то вдалеке послышались крики. Князь поднял глаза. Жена в смятении смотрела на него. Ярослав обернулся на топот бегущих ног: ну что еще там? Неужто воеводы хотя бы на одну ночь не могут оставить его в покое, дать ему утешиться в церковных стенах? С улицы уже неслись люди, и не сюда, внутрь, а к лестнице, что ведет на колокольню. Желудок Ярославу внезапно скрутило от ужаса. Нет, только не сегодня. Не в эту ночь.

Над головой ударил колокол. Половина молящихся уставилась наверх, словно могла видеть через деревянные стропила. К Ярославу с тревогой в глазах пробирался отец Дмитрий. Не дожидаясь, пока он подойдет, князь нагнулся и зашептал на ухо жене:

– Бери детей и на санях – к гриднице, да побыстрей. Разыщешь Константина, он там, с моими конями. Мчите из города прочь. Я нагоню, когда смогу.

Княгиня побелела от безмолвного ужаса, но тут же не мешкая заторопила к выходу своих дочек и сыновей, как мать-гусыня – сонных гусят. Князь Ярослав уже покидал свое место у амвона, решительно направляясь к выходу. Все взоры были устремлены на него, когда отец Дмитрий, нагнав, осмелился прикоснуться к рукаву его шубы.

– Это что, набег? – допытывался он свистящим шепотом. – Неужто татаре? Удержится ли город?

Князь Ярослав остановился настолько резко, что отец Дмитрий в него врезался. В иную какую ночь он бы этого попа велел высечь за такую дерзость. Но лгать в присутствии новорожденного Христа не стал.

– Если пойдут на приступ, удержать я их не смогу. Ты давай, отче, смотри за своей паствой. А я должен спасать семью.

Отец Дмитрий застыл с открытым от страха ртом. А над головами все гудел колокол, оглашая отчаянным звоном город и снежные просторы.

Уже полубегом спускаясь с соборного крыльца (сапоги на обледенелых камнях немилосердно скользили), Ярослав расслышал крики. Княжеские сани тронулись – их черный силуэт мелькал в темноте, которую звонко простегивал кнут возчика. Напоследок донесся высокий голосок сынишки: он был совсем ребенком и опасности не сознавал.

Снова пошел снег, и князь, несмотря на шубу, знобко поежился, пытаясь разобраться в сумятице мыслей. Уже несколько месяцев кряду он слышал о зверствах, которые творят монголы. От той же Рязани остались лишь дымящиеся обломки, а на улицах драло трупы дикое зверье. Он туда и сам наведался с дружинниками, из которых двое от увиденного разблевались в снег. Воины они закаленные, привычные к смертям, но то, с чем они столкнулись, не походило ни на что. Эти нелюди не имели никакого понятия о чести, а города разрушали исключительно для того, чтобы сокрушить волю противника. Князь подошел к фыркающему на морозе коню своего телохранителя – вороному норовистому жеребцу.

– Слезай. До гридницы доберешься пешком.

– Как повелишь, – повиновался ратник, перебрасывая ногу через седло и спрыгивая на снег.

Скинув с плеч шубу, князь вскочил в еще теплое седло и, не глядя на приветственно поднявшего руку ратника, дал взвившемуся коню шпоры,