Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден

лучшего учителя на свете просто нет. В свое время уже то, что ты был лично знаком с орлоком, будет стоить в глазах людей многого.

Байдар, склонив голову, кое-как дожевал и проглотил кусок. До еды ли тут. Ведь это было его самое большое, самое сокровенное желание… И как только отец догадался? Здесь, в отцовых владениях, его удерживали лишь послушание и верность; сердце же его пребывало в великом походе, в тысячах миль к северу и западу. От благодарности у юноши защипало в носу и горле.

– Отец, – сипло выдавил он. – Для меня это большая… огромная честь.

Чагатай с хохотком взъерошил ему волосы:

– Так что скачи быстро, сынок. Субудай, насколько я его знаю, на месте долго не стоит и ждать никого не будет.

– Я, честно говоря, думал, что ты пошлешь меня в Каракорум, – признался Байдар.

Отец с неожиданной горечью покачал головой:

– Там будущего нет, уж поверь мне. Это стоячее болото, где нет ни движения, ни жизни. Нет, сын. Будущность – на западе.

Глава 19

Ветер выл и что-то нашептывал, словно живое существо, кусал и впивался в легкие при каждом вдохе. Снег шел постоянно, но тропу было все-таки видно. Субудай со своим воинством вел лошадей прямо по замерзшей Москве-реке. Лед был подобен кости, такой же мертвый и мутно-белый в густо-синем сумраке. Сам город лежал как на ладони, на темном фоне проглядывали маковки его соборов и церквей. В сумраке через деревянные ставни в стенах сочился желтоватый свет: тысячи свеч восславляли рождение Христа. В самой сердцевине зимы жители в основном сидели по домам: страшная стужа забирала немощных и стариков.

Монголы, пригнувшись под ветром, упорно шли цепью. Река, по которой они двигались, делила город пополам. Сейчас она естественным образом представляла собой слабое место: слишком широка для того, чтобы ее охранять или перегородить. Многие воины, проходя под мостом из дерева и камня, запрокидывали головы, оглядывая дугообразные своды пролетов и квадратные колонны опор. С самого моста не доносилось ни окриков, ни возгласов. Защитники города не предполагали, что кому-то хватит безумства и дерзости идти по льду прямо посреди Москвы.

По реке в город вошли только два тумена. Бату с Мунке отдалились на юг, разоряя попутно городки и следя, чтобы никакая сила не встала на пути монгольских армий. Гуюк с Хачиуном находились на севере, чтобы в случае необходимости перехватить войска, которые могли спешить на выручку московитам. Хотя это было маловероятно. Тумены, похоже, были единственной силой, изъявляющей готовность передвигаться в самые холодные зимние месяцы. Морозы стояли лютые. От стужи немели лица, не слушались руки и ноги. И тем не менее люди держались. Многие поверх доспехов надевали дээлы или плащи. Открытые участки кожи смазывали бараньим жиром, заворачивались в шелк и войлок. Ноги мерзли, несмотря на засунутую в сапоги овечью шерсть, да так, что некоторые лишались пальцев. Губы трескались в кровь и смерзались. Но все же люди выживали. Когда с провизией становилось совсем туго, воины пили конскую кровь, наполняя рты горячей животворной жидкостью. Лошади вконец отощали, но они знали, как, разрыв копытами снег, добыть замерзшую траву, – они ведь тоже выросли в суровых краях.

Субудаевы разведчики шли впереди основного войска, рискуя на льду своими лошадьми и еще сильнее рискуя принести назад весть о слаженной обороне. В городе стояла зловещая тишина. Снег настолько приглушил все звуки, что Субудай мог расслышать церковные песнопения. Языка русских Субудай не понимал, но казалось, что далекие голоса под стать здешним холодам. Он тряхнул головой. В лунном свете ледяная дорога, на которую ложились тени, казалась до странности красивой. Впрочем, ему было не до красот. Сейчас цель – сокрушить любого, кто выйдет с оружием навстречу. Только тогда, убедившись, что фланги и тыл в безопасности, можно будет двинуться дальше.

Сам город был невелик. Его храмы стояли над рекой, а вокруг теснились дома священнослужителей и знати. В лунном свете они сползали к берегу, в путаницу улиц и проулков с домишками поменьше. Всех здесь кормила река, всегда дававшая жизнь, а теперь несшая смерть. Голова Субудая дернулась, когда где-то в отдалении раздался крик, высокий, надсадный. В нем слышался испуг. Их наконец заметили – удивительно лишь, что так не скоро. Голос вопил и вопил, пока так же резко не оборвался: кто-то из разведчиков выехал на крик. Снег окропился багряной кровью, первой за эту ночь. Тем не менее часового наверняка услышали. Скоро окрестность огласит трезвон колоколов, предупреждая о таящейся в темноте опасности.

В соборе воздух был тяжел от ладана, белым дымом поднимавшегося из кадила. Великий князь Ярослав со своей семьей стоял на особом княжеском месте у амвона и, склонив голову, слушал, как торжественно льются слова молитвы, написанные восемь веков назад: «Если не был Он плотию, кто возлежал в яслях? И если не Бог Он, кого славили Ангелы, сшедшие с неба?»[7]

Князю было неспокойно, как ни старался он отложить мирские заботы и найти утешение в молитве. Кто знает, куда эти проклятые монголы ударят в следующий раз? Движутся они с невероятной скоростью, обводя посланные им дружины вокруг пальца, как малых детей. В начале зимы он потерял три тысячи отборных ратников: уехали разведать местоположение монголов, не вступая с ними в бой, а обратно не вернулись. До него лишь дошли слухи о кровавых, уже припорошенных снегом следах среди полей.

Князь Ярослав сложил вместе ладони и вдохнул густой от ладана воздух.

«Если не был Он плотию, кого крестил Иоанн?» – вопрошал с амвона отец Дмитрий голосом высоким и