Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден

подножия скал виднелись сотни темных пятен. Из своих прежних поездок Чагатай уяснил, что это пещеры. Некоторые из них естественного происхождения, но в большинстве своем они высечены из камня теми, кто кирпичному дому на равнине предпочитает прохладные убежища в горах. Разбойники, которых Чагатай сегодня разыскивал, обретались как раз в одной из таких пещер. Некоторые из них довольно глубоки, но, в сущности, дело пустяковое. Скачущий сзади тумен вез с собой достаточно дров, чтобы обложить ими вход в каждую пещеру и выкурить их обитателей наружу, словно диких пчел.

Среди черных, формой напоминающих ногти отверстий темнели, словно два перста, огромные, выбитые в камне ниши. Острые глаза Байдара разглядели их за милю; теперь он взволнованно на них указывал. Чагатай в ответ улыбнулся и пожал плечами, хотя прекрасно знал, что это такое. Впереди по мере приближения росли их темные очертания. В конце концов Байдар натянул поводья своей кобылицы у подножия наибольшей из этих двух ниш. Измерив взглядом величину силуэта внутри скалы, юноша пораженно замер.

Это было исполинское изваяние, самое большое из всего когда-либо созданного людьми. В буром камне выбиты складки долгополого одеяния. Одна рука поднята с раскрытой ладонью, другая – вытянута, словно что-то предлагая. Собрат этой статуи был лишь немногим меньше. Две гигантские фигуры с неуловимо-загадочными улыбками смотрели на заходящее солнце.

– Кто их сделал? – изумленно спросил Байдар.

Он захотел подойти ближе, но его, цокнув языком, остановил Чагатай. Глаза, а также стрелы пещерных жителей весьма остры. Не стоит искушать их, тем более рискуя сыном.

– Это статуи Будды, некоего божества из царства Цзинь, – пояснил он.

– Как! – изумился Байдар. – Но ведь Цзинь отсюда далеко?

Ладони его нетерпеливо смыкались и размыкались; ему явно хотелось подойти и притронуться к этим небывалым фигурам.

– Людские верования, мой сын, не знают границ, – сказал Чагатай. – У нас в Каракоруме, если на то пошло, есть и христиане, и магометане. А личный советник хана как раз из поклонников Будды.

– Представить не могу, как их могли сюда переместить, – недоумевал юноша. – Да нет же, они были созданы здесь, просто вокруг них обили камень!

Чагатай кивнул, довольный сообразительностью сына. Изваяния были высечены из самих гор, явлены из них тяжелым, кропотливым трудом.

– По рассказам местных жителей, они стоят здесь с незапамятных времен – может статься, уже тысячи лет. Там, в горах, есть еще одна огромная фигура как будто прилегшего человека.

Чагатай ощущал странную гордость, словно он сам был неким образом причастен к этим творениям. Бесхитростная радость сына доставляла ему удовольствие.

– Но для чего ты показал их мне? – спросил Байдар. – Я благодарен тебе. Они несравненны, но… почему я здесь?

Чагатай, собираясь с мыслями, погладил свою кобылицу по мягкой морде.

– Потому что мой отец не верил в то, что будущее можно созидать, – ответил он наконец. – Он говорил, что для человека нет жизненного поприща лучше, чем война с врагами. Трофеи, земли, золото, которые ты до сих пор видел, – все это, по его мнению, оказалось в наших руках почти случайно. Отец никогда не считал, что они имеют ценность сами по себе. Однако вот оно, Байдар, наглядное тому доказательство. То, что мы созидаем, может быть долговременным и не стираться из памяти тысячи грядущих поколений.

– Я понимаю, – тихо вымолвил сын.

Чагатай кивнул.

– Сегодня мы выкурим наружу злодеев и разбойников, что обитают в этих пещерах. Я мог бы разбить эти скалы метательными орудиями. Через месяцы или годы они бы превратились в груду обломков, но я решил не делать этого как раз из-за этих статуй. Они напоминают мне: то, что мы делаем, может нас пережить.

Пока садилось солнце, отец с сыном стояли и смотрели, как по лицам гигантских каменных изваяний проходят подвижные тени. За спиной в отдалении покрикивали и посвистывали тысячники и сотники, возводился ханский шатер, разжигались для приготовления вечерней трапезы костры. Жителям пещер отводилась лишь одна ночь. Кто-то из них наверняка попытается в темноте сбежать, но у Чагатая с той стороны уже караулили в засаде воины, поджидая любого, кто на это решится.

Когда садились есть, Чагатай молча смотрел, как Байдар скрещивает ноги, берет в правую руку чашку с соленым чаем, а левую машинально кладет на сгиб локтя. Прекрасный юный воин как раз входит в пору своего расцвета.

Чагатаю подали чай и блюдо с пресными лепешками и ломтями ароматной, щедро сдобренной специями и травами баранины.

– Надеюсь, сын, теперь ты понимаешь, почему я должен тебя отослать, – проговорил он.

Байдар перестал жевать и поднял глаза.

– Это красивая земля. Изобильная, богатая. Скачи хоть весь день – не объедешь. Но это не то место, где народ и держава могут созидать свою историю. Здесь нет борьбы – так, кое-где конокрады да мелкое отребье, что смеет временами поднимать голову. А будущее, Байдар, ждет нас в походе на запад. И ты должен к нему присоединиться.

Сын не ответил; в сумраке взгляд его темных глаз был непроницаем. Чагатай кивнул, довольный тем, что он не расходует понапрасну слов. Из-под полы дээла отец вынул свиток.

– Моему брату, хану, я направил письмо с просьбой, чтобы ты присоединился к Субудаю. Хан свое соизволение дал. Так что возьмешь мой первый тумен, поедешь на запад и научишься у Субудая всему, чему сможешь. Мы с ним не всегда воевали на одной стороне, но