Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

повозке с Цицероном, который пребывал в отличном настроении. Мы двигались быстро, остановившись на ночлег сперва в Тускуле, который, к радости Цицерона, снова стал обитаемым, а потом — в его арпинском родовом поместье, где пробыли неделю. В конце концов мы спустились с холодных высоких пиков Апеннина и оказались на юге, в Кампании.

С каждой милей зимние тучи рассеивались, а небо становилось голубее. Вокруг теплело, воздух делался все более пахучим от сосен и трав, а когда мы оказались на прибрежной дороге, с моря дул благоуханный ветер. В ту пору город Кумы был куда меньше и спокойнее, чем сейчас. В акрополе я рассказал, куда мы собираемся, и жрец направил меня на восточный берег Лукринского озера, в низину среди холмов, откуда открывался вид на лагуну и на узкую длинную отмель, врезавшуюся в пеструю голубизну Средиземного моря.

Сама вилла была маленькой и заброшенной. За ней присматривали с полдюжины пожилых рабов. Ветер задувал сквозь пробитые стены, часть крыши отсутствовала, но вид, открывавшийся из окон, возмещал все неудобства. Внизу, на озере, среди устричных садков, двигались маленькие гребные лодки, а из сада позади дома открывался величественный вид на буйно-зеленую пирамиду Везувия. Цицерон был очарован и немедленно принялся работать с местными строителями, составив грандиозную программу восстановления и ремонта дома. Маленький Марк играл на берегу с домашним учителем, Теренция сидела на террасе и шила, а Туллия читала какого-то греческого сочинителя. Такого семейного отдыха у них не было уже много лет.

Однако имелась одна загадка. Весь берег от Кум до Путеол, как и сейчас, был усеян сенаторскими виллами. Естественно, Цицерон решил: как только разнесется весть, что он здесь живет, он начнет принимать гостей. Однако к нему никто не приходил. Ночью мой хозяин стоял на террасе, оглядывал морской берег, всматривался в холмы и жаловался, что там почти не видно огней. Где же пирушки, где званые обеды? Цицерон прогулялся по берегу, прошагав с милю в одну и другую сторону, и не увидел ни одной сенаторской тоги.

— Должно быть, что-то случилось, — сказал он Теренции. — Где они все?

— Не знаю, — ответила та. — Сама я счастлива, что здесь нет никого, с кем ты мог бы обсуждать государственные дела.

Разгадка была получена на пятое утро.

Я сидел на террасе, сочиняя ответы на полученные Цицероном письма, и заметил, что несколько всадников свернули с прибрежной дороги и поскакали вверх по тропе, к дому. У меня мгновенно мелькнула мысль: «Клодий!» Я встал, чтобы лучше их разглядеть, и, к своему ужасу, увидел отблески солнца на шлемах и нагрудниках. Это были пятеро воинов.

Теренция и дети уехали на день в Кумы, чтобы посетить сивиллу, которая, как говорили, жила в сосуде внутри пещеры[92]. Я вбежал в дом, чтобы предупредить Цицерона, и, когда нашел его — он выбирал, в какие цвета раскрасить столовую, — всадники уже ворвались во двор, и там грохотали копыта их коней. Начальник спешился и снял шлем. Он казался грозным видением: покрытый пылью, напоминавший вестника смерти. Белизна носа и лба контрастировала с грязью на остальном лице, будто он носил маску. Но я узнал его. Этот человек был сенатором, хотя и не очень известным, принадлежа к послушному и надежному сословию педариев, которые никогда не выступали, а просто «голосовали ногами». Его звали Луций Вибуллий Руф. Он был одним из центурионов Помпея Великого и, разумеется, был родом из Пицена, как и тот.

— Можно тебя на пару слов? — хрипло спросил он моего хозяина.

— Конечно, — ответил тот. — Входите внутрь, все. Входите, поешьте и утолите жажду, я настаиваю.

— Я войду, — сказал Вибуллий. — А они будут ждать здесь и позаботятся о том, чтобы нас не побеспокоили.

Он двигался очень неловко — словно ожившая глиняная статуя.

— Ты выглядишь очень усталым, — сказал Цицерон. — Откуда ты прискакал?

— Из Луки, — коротко ответил гость.

— Лука? — повторил Цицерон. — До нее, должно быть, триста миль!

— Скорее, триста пятьдесят. Мы уже неделю в дороге.

Когда он сел, взметнулось облачко пыли.

— Там состоялась встреча, касавшаяся тебя, и меня послали, чтобы я известил тебя о принятых решениях. — Вибуллий взглянул на меня. — Мне нужно поговорить с тобой наедине.

Цицерон, озадаченный, явно гадавший, не имеет ли он дело с безумцем, произнес:

— Это мой письмоводитель. Ты можешь сказать в его присутствии все, что должен сказать. Что за встреча?

— Как пожелаешь. — Вибуллий стащил перчатки, расстегнул металлический нагрудник, и вытащил из-под него свиток, который затем осторожно развернул. — Я приехал из Луки потому, что там встретились Помпей, Цезарь и Красс.

Цицерон нахмурился:

— Нет, это невозможно. Помпей отправляется на Сардинию — он сам сообщил мне об этом.

— Человек может поехать и туда, и сюда, — вежливо отозвался Вибуллий. — Он может отправиться в Луку, а потом — на Сардинию. Вот как все было на самом деле. После твоего выступленьица в сенате Красс отправился в Равенну, чтобы повидаться там с Цезарем и передать ему сказанное тобой. А потом оба они пересекли Италию, надеясь перехватить Помпея, прежде чем тот сядет на корабль в Пизах. Они провели вместе несколько дней, обсуждая множество вопросов, и среди них следующий: как следует поступить с тобой.

Меня затошнило от страха. Цицерон же оказался крепче меня.

— Не нужно дерзить, — сказал он Вибуллию.

— А суть вот в чем: заткнись, Цицерон! — огрызнулся тот. — Не упоминай в сенате о законах Цезаря. Не пытайся сеять рознь между триумвирами. Не говори о Крассе. Заткнись, и все тут.

— Ты закончил? — спокойно спросил хозяин. — Мне нужно напомнить, что ты гость в моем доме?

— Нет, еще не закончил. — Вибуллий помолчал, сверяясь со своими записями, и продолжил: — На совещании также присутствовал наместник Сардинии, Аппий Клавдий. Он был там, чтобы дать кое-какие обязательства от имени своего брата. В итоге Помпей и Клодий должны публично помириться.

— Помириться? — повторил Цицерон; теперь его голос звучал нерешительно.

— В будущем они станут держаться вместе ради общего блага, — пояснил Вибуллий. — Помпей велел сказать тебе, что ты очень расстроил его, Цицерон, очень расстроил. Я в точности передаю его слова. Он полагает, что был непоколебимо верен тебе, выступая за возвращение тебя из ссылки. Делая это, он взял на себя обязательства насчет твоего будущего поведения в отношении Цезаря — и напоминает, что ты письменно подтвердил их перед самим Цезарем, а теперь нарушил. Помпей полагает, что ты его подвел. Он в замешательстве. И настаивает, чтобы ты в доказательство вашей дружбы отозвал из сената свое предложение насчет земельных законов Цезаря и не поднимал этого вопроса